Он поднялся вместе с ними в квартиру. Вдоль стен лежали сумки и горы аккуратно сложенного белья. Чувствовался запах ладана. Анни занимала свою комнату; Римма и Сара жили в другой, и Матье лег в гостиной, на матрасе, на котором спали Аньес и Изаскун — они прятали его за японской ширмой. Обе девушки легли рядом; они какое-то время подтрунивали над Матье, а потом прильнули к нему. Изаскун прошептала что-то по-испански. Он поцеловал их обеих в лоб, как сестер, и все трое заснули. Ни страхов, ни жутких теней. Когда Матье проснулся, то понял, что лбом упирается в грудь Изаскун, а рукой обнимает бедро Аньес. Он выпил кофе и пошел домой — принять душ. Но у себя дома он спать перестал. На следующий день он лег спать с Риммой и Сарой и все последующие ночи кочевал между гостиной и спальней и засыпал всегда чистым и мирным сном, словно между его телом и теплом девушек покоился священный рыцарский меч, передававший им всем свою извечную чистоту. Эта небесная гармония прерывалась лишь на выходных, когда Пьер-Эмманюэль Колонна приходил к Аньес, и тогда всем в квартире приходилось выносить их сатанинские утехи. Оба ужасно шумели: Пьер-Эмманюэль то тяжело дышал, то чудно прыскал со смеху; Анни просто ревела и была очень говорлива, то громко требуя определенных ласк, то в голос комментируя нежности Пьера-Эмманюэля, то вслух объясняя, что она только что испытала; так что все это было похоже на радиотрансляцию непристойного и нескончаемого матча с комментариями истеричного журналиста. Матье и девушки никак не могли заснуть; Римма сказала:
— С ума сойти — ничего себе мужик — во как тренируется,
и Пьер-Эмманюэль начал действительно вести себя с заносчивостью мастера спорта — в баре с притворной развязностью он всякий раз, когда Анни проходила мимо, задевал ее по попе, спинным мозгом чувствуя на себе взгляды окружающей черни, которая смотрела на него с беспомощным восхищением; и он снисходительно подмигивал Виржилю Ордиони, который нервно хихикал, сглатывая слюну, и похлопывал его по спине, как ребенка, которому подарили частичку мечты и которой ему придется удовлетвориться, так как большего он уже не получит. Матье и девушкам иногда казалось, что они попали на ночное шоу, которое разыгрывалось лишь на потребу публике, и они аплодировали и кричали «ура!», а Пьер-Эмманюэль, весь в поту, выскакивал на мгновение из комнаты, бросал на них разъяренный взгляд и снова убегал в спальню; они смеялись до упаду, и, когда вымотавшиеся плотскими утехами развратники затихали, Матье с девушками целомудренно засыпали, погружаясь в непорочный, словно охраняемый от греха обнаженным лезвием меча, сон. Но охраняющего их меча они, конечно, должны были рано или поздно лишиться, и в один из вечеров это и произошло. Матье лежал на боку, повернувшись к Изаскун, и снова она прошептала что-то по-испански; он чувствовал ее глубокое дыхание и различил в темноте блеск глаз и улыбку, которые напомнили ему Жюдит Аллер; но только теперь он жил в выбранном им самим мире, в мире, который выстраивал камень за камнем, и теперь его ни в чем нельзя было обвинить; он медленно протянул руку и дотронулся до щеки Изаскун; она поцеловала его в запястье, потом в губы и, прижавшись животом к Матье, ногой привлекла его к себе; она целовала его страстно, и Матье таял от ощущения благодарности и красоты, погружаясь в прозрачные воды крещения, воды священные, воды извечной непорочности; и когда все случилось и он откинулся на спину, Изаскун к нему прижалась, а он увидел, что Аньес, опираясь на локоть, на них смотрела. Он повернулся к ней, улыбаясь, и она поцеловала его, целовала долго, а потом слизнула слюну с уголков его губ и кончиками пальцев нежно коснулась его век так, как благоговейно прикрывают глаза покойнику, и Матье отошел в сон под ее легкими прикосновениями.
~
— Анни, займись пока баром. Ты сняла кассу?
Анни протянула Матье дневную выручку, которую он положил в небольшую железную коробку. Он открыл ящик и достал оттуда внушительных размеров пистолет, который заткнул за пояс таким ловким жестом, будто это было для него привычно.
— Теперь пойдем.
Орели обомлела.
— У тебя теперь пистолет? Ты совсем с ума спятил? Ты что, не можешь утвердиться как мужик иначе? Да к тому же это просто смешно. Ты что, сам этого не понимаешь?
Смешным Матье себе не казался — как раз наоборот, но на замечание Орели он ничего не ответил, а привел лишь доводы, которые не могли ее не убедить. Бар был чертовски популярен — он притягивал клиентуру из всех близлежащих деревень в радиусе чуть ли не в тридцать, а то и во все сорок километров — бешеный успех; идея Либеро попросить официанток остаться работать в баре оказалась просто гениальной, потому что народ сюда притягивали именно они, без них ни один сумасшедший не стал бы в дождь и в гололед тащиться сюда, в ничем не примечательную деревню, чтобы выпить абсолютно такого же, как и в любом другом месте, пастиса; это было всем очевидно, и Винсент Леандри как-то заметил, что хорошо раскрученные дела — хорошая приманка для рэкета, особенно в наши дни; конечно, люди воруют испокон веков, но можно быть вором, не будучи ублюдком, а как раз в наше-то время людям воровства недостаточно, они к тому же — и мразь поганая, могут веселиться за аперитивом, целовать тебя, уходя, а через десять минут нацепить черную маску, наехать с пистолетом и грабануть кассу, а потом заснуть сладким сном и даже снова как ни в чем не бывало назавтра завалиться на аперитив, несмотря на то что вчера двинул тебе пару раз прикладом по зубам, а заодно и Анни раскрасил, просто так, из чистого скотства; и Винсент говорил об этом не как о возможном риске, а как о неизбежности — никакого саспенса, это рано или поздно произойдет, это уже, считай, факт; поэтому Винсент и посоветовал достать ствол как можно скорее. Орели закатила глаза.