Наконец, мы должны упомянуть еще и другое спокойствие; оно есть предание себя — благонамеренным сердцем — под послушание и водительство духоносного и просвещенного исповедника и учителя — мы имеем в виду то уповающее сердце, которое хочет жить не по своему вкусу и желанию, но хочет устроить свое житие по спасительному научению духовного мужа. Это, безусловно, один из вернейших путей к небу, следуя по нему, мы легче всего и проще всего минуем силки диавола; в таком предании благодать благословляет все наши труды, ибо здесь человек действует не по своей собственной воле, что зачастую опасно, ибо мы не всегда достаточно способны отличить действие благодати от действия одной лишь природы и, увы(!), часто будем смешивать второе с первым; если же мы отречемся и откажемся от нашей собственной воли, то тем самым отрежем и путь к аду, ибо в аду горит, по выражению святого Бернарда, ни что иное, как своеволие; кто убьет своеволие, тот уничтожит собственный ад; там, где человек исходит из самого себя, там свободно и беспрепятственно входит Бог. О, сколь многие духовные мужи суть бесплодные, напрасные мученики; они преисполнены своеволия, и то, что они ищут, есть они сами, они суть свои собственные вожди, они рабы своего самолюбия, и сколь много они выказывают тщания и ухищрения, столь же мало или вообще ничего стоит блаженство, к которому они стремятся; если бы они смогли в спокойствии послушания принять благо и действовать в нем, они сделались бы великими святыми перед Богом.
Глава двенадцатая
О внутреннем высшем покое, посредством которого дух погружается в Бога и соединяется с Ним через истинную бедность и отвержение себя
До сей поры мы говорили о том спокойствии, которое должна иметь душа,, поскольку она дает жизнь телу, и поэтому мы называли его внешним спокойствием. Теперь же давайте перейдем к тому, которое единственно принадлежит духу и не нуждается во внешнем человеке; мы потому называем его внутренним, что его дела и изъявления чисты, духовны, возвышенны над временем и направлены единственно на то несотворенное, чисто духовное благо, которое есть сам Бог, где дух поднят на свою высоту и пробужден и оживлен в полной мере, может действовать сверхестественной силой, освещаться сверхъестественным светом и гореть сверхъестественной любовью Бога, приближаясь к самому чистому и простому существу, соединяться с ним и не излучать более свет для времени и во времени, но покоиться в вечности, полностью устранившись себя, всецело отпадши от всего, что он может и всего, что он есть, что он знает и что он любит, чем он владеет, что он видит и чем он пользуется — все это для него в этом его внутреннем спокойствии, в этой неизмеримо глубокой пропасти Божества отошло вдаль, улетучилось, исчезло; в нем нет более ни движения, ни жизни, ни умения, ни возможности. Для точного и достаточного объяснения этого внутреннего покоя слова слишком бедны; мы можем лишь вместе с пророком\
1\ лепетать подобно детям: «Ай, ай, ай, Господи, Господи, я не могу говорить, я дитя»; однако оно может быть достигнуто, если вместе с нами действует сила бесконечного Бога, для Которого нет ничего невозможного. Поскольку же пути к высшему совершенству для разных людей также различны, то лишь немногим удается достичь этой высоты, не будучи обманутыми и не обманув себя самих: ибо самолюбие ослепляет нас почти всех, мы слишком ищем себя самих, мы хотим самим себе уготовлять путь, однако все, кто желает проникнуть в это ясное и чистое основание, должны прежде всего совершенно отказаться от этого самолюбия; это самолюбие есть большое и неудобоносимое бремя, которое повсюду создает преткновение и помеху для вхождения через узкие врата Христовы; эти узкие врата, этот тесный путь мы назвали в предыдущей главе внешним спокойствием, и оно действительно есть предуготовительный путь и первый вход в это возвышенное внутреннее спокойствие. Ибо мы знаем иных духовных по видимости людей, которым так уютно в себе самих и которые столь высоко о себе думают, что полагают, будто они в своей — увы! — самодельной святости не только давно уже ступили на этот предуготовительный путь, но даже вышли за его пределы, однако снаружи и изнутри все еще продолжают стоять в своей самости, и выражение «умерщвление себя» есть чуждое и непонятное для них; они совершенно неспособны к этому высшему вхождению, к этой высоте и глубине; они идут во след свету, по их словам, но это обманный свет, и обманутые полагают, что стоят теперь в высшем совершенстве. Насколько лучше и целительнее было бы для них, если бы они считали себя начинающими и вели себя как таковые! Взамен того они стали игрушкой злого падшего духа, который дразнит их ложными, ослепляющим светом; его эти достойные сожаления принимают за свет Бога и , более того, за Самого Бога, и поклоняются ему. Это, однако, есть самое страшное и отвратительное падение человека, в этом ложном свете он поклоняется сатане, он совершает неслыханный грех; соверши он стократное убийство, он скорее мог бы надеяться восстать от этого падения, нежели от такой, сожаления достойной, мерзости. Бог, по Своей неисследимой праведности, попускает иным — вместе с некогда высшими ангелами — ниспасть и быть низвергнутыми с этой высшей ступени, а иным, напротив, — со святыми и высшими ангелами — Бога увидеть и завоевать самое возвышенное блаженство.