Давайте теперь посмотрим, что означает: поистине и действительно иметь Бога и обладать Им во всех вещах? — Это обладание Богом, имение Бога заключено в душе, во внутренней разумной обращенности в Бога, в чистом богомнении; ибо одной лишь только мысли о Нём еще не достаточно, ибо мысль приходит и уходит, и точно так же пришел бы и сокрылся от тебя твой Бог! Нам же нужно иметь существенного, действительного Бога, Который далеко превосходит всё сотворенное и все наши помыслы, то есть нам нужно и мы хотим найти Бога в нас самих, и любовь есть то, что может схватить и удержать Его, все же иные силы недостаточны для этого; в нашем сердце мы находим совсем простую, любящую и непреходящую склонность к Богу\2\, в которой ничто сотворенное не препятствует нам, ибо то, что здесь совершается и происходит, далеко превосходит всякое естественное действие и всякое изменение — будь то в любви или в страдании\3\. Это простое и чистое око, возвышенное и свободное от любых образов и прочих различий, устремленное на одного лишь Бога, не имеет препятствий во всех этих вещах и не замутняется ими; ибо как око разума в духовных образах усматривает Бога в Его благости, Его милосердии и иных свойствах, точно так же это чистое и простое око взирает на Бога поверх и вне всяких образов, зря Его в Его простой сущности, и таким образом оно направлено единственно на одного только Бога, а не на тварные существа; эта чистая любовь, эта склонность к Нему непоколебима и непреложна, ибо, в противном случае, душа должна была бы сама от Него отвратиться, что, однако, было бы для нее трудно. Тот же, теперь, кто так сущностно и так, скажем, налично имеет в себе Бога, тот принимает и воспринимает Его божественно, тому Бог видится во всех вещах, и он прозревает Его во всех вещах, ибо ищет в них лишь Его славы; Бог возвещает ему Себя во всём, ибо он всё приемлет от Его руки, благодарит и хвалит Бога во все времена, и поэтому Бог всегда присутствует для него; и поскольку Бог есть для него единственное дело, единственная забота и устремление его жизни, то он ни знанием своим, ни волей никогда не вмешивается в пустые, ненужные вещи, ибо Бог светит и сияет в нем, а если случится так, что он найдет себя там, где не хотел бы оказываться, то его возвращение скоро, его раскаяние велико и его жалоба откровенна, его собственное падение и его собственная нестойкость омерзительны ему, и новое намерение никогда более теперь не обращаться к суетному — твёрдо и серьёзно; пустое же и суетное для него всё то, в чём нет ничего ни для прославления Бога, ни для спасения его самого или его ближнего. Кто так относится к себе, тому нелегко помешать чем бы то ни было; ибо ведь он всегда имеет пред собой своего друга, своего единственно и глубоко любимого Бога и всегда стремится лишь к Нему одному! Разве может сильно жаждущий, покуда длится в нем эта жгучая жажда, охраниться от представления прохладного напитка? Что он ни делает — мыслит или говорит, его томит и мучает жажда, и он жаждет и требует напитка! Или когда-нибудь истинный любовник забывает о любимом предмете? Разве не пребывает с ним любимый образ в любом месте и в каждом деле? Чем сильнее любовь, тем живее представление о нём; его не мучает скука, ему не препятствует ни беспокойство, ни занятие, любимый предмет есть его занятие и утешение в труде; и разве должны были бы мы как любовники Божии быть иными, разве могли бы места, люди, занятия, вещи — какими бы они ни были — лишить нас образа нашей любви, сладостного присутствия нашего Бога? Воистину! Наш Бог, Который во всём и в Котором всё , должен быть и будет присутствовать для нас в нашем томлении и в стремлении к Нему, в наших занятиях, во всяком нашем делании и неделании — так, чтобы Он один был единственным нашим помышлением и единственной конечной целью нашей жизни.
Для того же, однако, чтобы для тебя стало возможным это блаженное общение с Богом, тебе должно не только извне освобождаться от вещей, насколько возможно; но также и внутренне ты должен научиться одиночеству — таким образом, что где бы и в каком бы обществе ты ни оказался, ты мог бы вести себя так, и так пробиваться сквозь все вещи, чтобы они не становились для тебя преградой между тобой и твоим Богом. А потому стремись запечатлеть в себе Бога, Его любовь и Его образ так глубоко, сильно и существенно и так сохранить его, чтобы ты сделался настолько чувствительным к Нему и настолько владел бы собой, как если бы в самой твоей природе было заложено всегда и везде иметь Его перед глазами. Возьми подобие с ребенка, который хочет научиться письму: какое старание и прилежание употребляет он, как тщательно разглядывает он начертание образца, как упражняется в том, чтобы правильно копировать буквы, как старательно пытается запомнить различия в их написании; стоило ему только однажды понять и в должной мере поупражнялся, как его робость исчезает, письмо идет с легкостью и скоро; зри здесь, душа, твой собственный образ, если для тебя важно всегда помнить о Божием присутствии. Бог наш всегда и в такой мере движет, руководит нами и даже касается нас, что если бы мы только желали замечать Его вместо того, чтобы увлекаться иными вещами, мы бы, воистину, всегда и в любой вещи, на любом месте и в любом занятии распознавали бы Его присутствие в нас и явственно ощущали бы Его и, будучи преобразованы по Его образу и соединены с Ним, мы бы были с Ним обручены; теперь нам уже не было бы трудно, а, напротив, было бы очень легко, не прибегая к помощи какого-либо образа или какого-либо особого представления радоваться Его любовному присутствию во всех вещах, местах и делах, и в истинной любовной склонности пребывать внутренне преображенными и свободными\4\. Для этого, однако, необходимо прилежание и тщательное наблюдение Бога, а равно необходимо слушаться того голоса Божьего, который говорит в нас, не прилежать в беспорядочной любви никакой вещи, но напротив, всё применять и использовать только во славу Божию, не увлекаясь вещами ничтожными, суетными и недостойными, — по меньшей мере, ни знанием, ни волей — и, коль скоро мы ловим себя на том, что погружены в них, тут же оставить их в горячем раскаянии и в чувстве стыда за свое непостоянство. Нам должно достигнуть стойкости, и потому необходимо устранить всё; необходимо шаг за шагом отрешиться от всего, дабы ощутить всё во всём, не должно ни отступить, ни изнемочь, пусть даже поначалу нам трудно; награда, которая будет завоёвана таким путем, конечно, будет стоить наших усилий. Или мы хотим стать святыми без труда, обрести великую святость, не приложив старания? Люби лишь, люби глубоко и сильно; ибо для любви всё легко, она не чувствует затруднения, а если и чувствует, она терпит и несет его ради Любимого, для Его прославления. Или думаешь, что святые, наши предшественники, обрели награду без труда? Несказанный труд и тяготы понесли они и, воистину(!), не на лёгкой чаше взвешивали они свои немощи; жизнь обернулась для них горечью, и они вкусили эту горечь полной мерой. Я назову тебе здесь одного-единственного и скажу тебе о его проступке, совершённом по природной слабости; некто проспал свою вечернюю молитву, сон свалил его; когда он понял это, то ощутил такой стыд и такое презрение к самому себе, что считал совершенно заслуженным, когда за это над ним насмехалась вся округа. Не думаешь ли ты, что это презрение к самому себе более способствовало достижению им истинного смирения, чем если бы он не пропустил вечернюю молитву? Потому считай большим всякое упущение, всякую — даже по-видимому малую — немощь, и тогда твоё прилежание, твоё внимание и твоё усердие никогда не изнемогут.