Говорить с ним — все равно что бросать слова на ветер. После многих лет, прожитых с Лукасом, Анна знала, что он действительно так думает и убежден в том, что говорит. Лукас никогда не ошибался, он никогда ни в чем не был виноват. Что бы ни случалось, что бы ни происходило, всегда находился кто-то, кого можно обвинить. Каждый раз, избивая ее, он заставлял ее почувствовать, что именно она виновата — виновата в том, что не оказалась достаточно понимающей, любвеобильной, прилежной.
Для нее самой стало неожиданностью, что у нее неизвестно откуда взялись силы и мужество пройти через процедуру развода, и она впервые за многие годы почувствовала себя сильной и способной победить. Она поняла, что может изменить свою жизнь к лучшему и добиться успеха. Анна и дети могли начать новую жизнь. Но все оказалось не так легко. Сначала Лукас определенно был в шоке после того, как во время очередного приступа бешенства сломал руку их дочери, и, вероятно, поэтому проявил несвойственную ему покладистость. Какое-то время он вел жизнь разбитного холостяка и менял подружек, находя удовлетворение в своей очередной победе. Анне даже показалось, что он оставил ее и детей в покое, но едва она успокоилась, считая, что наконец избавилась от Лукаса, он начал уставать от своей новой жизни и опять устремил взор в сторону своей бывшей семьи. В ход пошли цветы, подарки, мольбы, извинения — в общем, мягко стелет. А потом он начал пытаться забрать детей себе. Для этого он выдвинул многочисленные, но совершенно беспочвенные обвинения в том, что Анна несостоятельна как мать. Во всех его обвинениях не было ни слова правды, но Анна знала, что Лукас может быть очаровательным и очень убедительным, и содрогалась от мысли, что, может быть, ему удастся добиться своего. Она также вполне отдавала себе отчет, что ему нужны вовсе не дети. Забота о двух маленьких детях и его довольно напряженная работа не совмещались никак. Так что Лукас стремился запугать Анну до такой степени, чтобы принудить ее вернуться обратно. В минуты слабости она была готова именно так и поступить. И в то же время Анна прекрасно понимала, что это невозможно. Она четко осознавала, что если вернется к нему, то просто погибнет.
— Лукас, нет смысла продолжать эту дискуссию. После развода я начала новую жизнь, и ты тоже должен жить по-другому. Это означает, что я встретила другого мужчину и тебе придется это понять и принять. Дети в порядке и чувствуют себя хорошо, и я тоже чувствую себя хорошо. Давай попробуем вести себя как взрослые люди.
Она просила и взывала к здравому смыслу Лукаса, но в ответ услышала напряженное молчание. Она поняла, что переступила границу. Потом она услышала гудки: Лукас просто-напросто выключил телефон. Анне стало ясно, что так или иначе ей придется заплатить, и заплатить дорого.
~ ~ ~
Лето 1979 года
У нее страшно болела голова, и, сходя с ума от этой адской боли, она стала раздирать ногтями лицо. То, что она почувствовала, царапая лицо, принесло ей некоторое облегчение, хотя и не заглушило мучительные пульсирующие удары в голове. Она с трудом могла сконцентрироваться.
Ее по-прежнему окружала зловещая темнота, но что-то заставило ее вынырнуть из глубокого слепого забытья. Слабенький луч света обозначился где-то у нее над головой, и, пока она старательно пыталась увидеть, что там, наверху, он постепенно начал становиться все шире.
Она ничего не разглядела там, откуда пробивался слабый свет, но услышала, что кто-то осторожно открыл люк и спускается вниз по лестнице. Потом крышка закрылась, и этот кто-то подходил в темноте все ближе и ближе. Ее мутило, мысли путались, и ей было трудно понять, что это означает. Страх и облегчение смешались в ней — оба чувства сразу, — и она не могла осознать, что перевешивало.
Шаги приблизились к ней вплотную. Последний шаг. Кто-то почти беззвучно подошел к тому месту, где она лежала, скрючившись, как младенец в утробе матери. Ни слова. Молчание. Она почувствовала руку, ее погладили по голове. Может быть, этот жест должен был ее успокоить, но что-то в этом простом уверенном движении заставило ее сердце сжаться от ужаса.
Рука продолжала путешествовать по ее телу, и она задрожала в темноте. На секунду она подумала, что ей надо попробовать сопротивляться безликому чужаку. Мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Темнота была слишком подавляющей, а сила поглаживающей руки пронзала ее кожу, нервы и проникала в самую душу. Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что лучшее, что она может сделать, единственная возможность для нее — не противиться.
Рука перестала гладить ее и начала сжимать, рвать, терзать, ломать, но для нее это стало чем-то вроде облегчения. Пусть будет боль — легче страдать от боли, зная, что ее ждет, чем мучиться неизвестностью.