Что же случилось? Почему прогрессисты-интеллигенты взяли под свое покровительство этого «человека-машину»? Почему в конце сороковых годов прогрессисты-интеллигенты сожгли то чему они поклонялись в начале названных годов. И поклонялись тому, что сжигали?
Потому что в том и другом случае ряды интеллигенции были далеко не однородны. Автор «Русских ночей» являлся одним из поздних выразителей взглядов романтически настроенной дворянской интеллигенции, той интеллигенции, которая была создана общественными реформами Александровской эпохи; тогда, как известно. Дворянство должно было из недр провинциальной глуши en niasse устремиться в культурные центры. Тогда, благодаря известному указу, запрещавшему дворянам вступать на государственную службу, не пройдя обязательного курса в казенном или частном училище, дворянские дети, «деревенские выкормки», явившиеся в столицы для образования, принесли с собой из родных гнезд запас своеобразных чувств, настроений и верований; эти «деревенские выкормки» получили, отчасти в наследство от предков, отчасти благодаря воздействию окружающей их с детства обстановки, впечатлительную, отданную во власть воображения и чувства, беспокойную, неуравновешенную, не способную к усидчивому труду, кидающуюся из стороны в сторону, быстро увлекающуюся и быстро разочаровывающуюся натуру…[2] Ново-образовавшаяся интеллигенция поспешила изложить свое profesion de foi в романтическом миросозерцании. Автор «Обыкновенной истории» говорил от имени совершенно другого поколения интеллигенции. Николаевская эпоха выдвинула вперед интеллигента-разночинца. Интеллигент-разночинец все громче и громче начинал заявлять о своем существовании, к его голосу все внимательнее и внимательнее прислушивались различные слои «культурного» русского общества.
Интеллигент-разночинец предлагал свой кодекс верований и стремлений. Прошедший тяжелую школу борьбы за существование обязанный своим общественным возвышением исключительно своему труду и своей энергии, усилиям своего «подвижно» ума, он, естественно, провозгласил культ труда, энергии и разума; он, естественно, высказался за самое трезвое отношение к жизни; он признал гибельным для себя малейшие «уклонения в сторону» – малейшие иррациональные движения души, он предостерегал против обманчивых внушений непосредственного чувства, против увлечения хаотической игрой «бесполезных» порывов и поэтически вольного воображения. Он не задумывался даже принести в жертву идею альтруизма, считая ее одной из «иллюзий», заставляющих часто человека становиться на ложный путь, неверно оценивать факты текущей жизни: он объявил себя сторонником «разумного эгоизма». Для того, чтобы быть закаленным воином на арене жизненной борьбы, он требовал прежде всего душевной уравновешенности и цельности.
Новая «вера» и новая мораль были приняты; против «феодального» мировоззрения повелась усиленная атака. Интеллигенция не колебалась «неуравновешенным мечтательным натурам» противопоставить, в качестве идеала, представителей «новой» общественной группы, – она поспешила возложить свои надежды на практика-дельца, промышленника и купца: в промышленниках и купцах, в этих «новых людях», они видели воплощение активного творческого начала. Этого для нее было достаточно.
В встрече мягкого, избалованного ленью и барством, мечтателя-племянника с практическим дядей, – говорил Гончаров по поводу героев своей «Обыкновенной истории», – выразился намек на мотив, который едва начал тогда разыгрываться в самом бойком центре – в Петербурге. Мотив этот – слабое мерцание сознания необходимости труда, настоящего не рутинного и живого дела. В борьбе с всероссийским застоем.
Представитель этого мотив в обществе был дядя: он достиг значительного положения в службе… И, кроме того. Он сделался и заводчиком. Тогда, от 20-х до 40-х годов – это была смелая новизна.
В борьбе дяди с племянником отразилась и тогдашняя, только что начинавшаяся ломка странных понятий и нравов.
Фигура дяди – Петра Адуева. – этого «человека-машины», по замыслу автора повести, говорит лишь о «трезвом сознании необходимости дела, труда, знания». Вот почему «Обыкновенная история» появилась именно на страницах самого прогрессивного журнала: она отвечала общему настроению передовой интеллигенции. Тот же журнал, «Современник», несколько времени спустя. Поместил статью о «Петербургском купечестве», автор которой знакомил читателей с «неведомым» до тех пор уголком русского общества и открыто выражал свои симпатии к «новооткрытому» классу[3]. Тот же журнал, в каждой своей статье, проповедовал о необходимости трезвого взгляда на жизнь, труда, энергии и знания. Тот же журнал безбоязненно ставил на очередь вопрос о «разумном эгоизме» (в известной статье Искандера)…
2
Психология «деревенского выкормка» в общих чертах выяснена в книге П. Мизинова: «История и поэзия», стр. 338 и след.
3
В параллель этому увлечению передовой интеллигенции идеалом «практического дельца» следует здесь отметить поучительный пример из другой эпохи: самый блестящий из критиков «эпохи великих реформ», как известно, некоторое время увлекался «созидательной работой заводчиков и фабрикантов.