Лубянка была почти пуста. С истошным визгом делая поворот, по ней шёл полупустой трамвай. Не стараясь его обогнать, вслед двигался пузатый, жёлто-красный автобус. В самом конце площади, собирая тонкий слой выпавшего с утра снега, в снежки пытались играть двое мальчишек.
Всё это хоть как-то оживляло пустынную, словно вымершую в пакостную погоду площадь перед грозным зданием.
На нервы не выспавшегося с ночи комиссара действовало всё: и качающиеся под напором ветра деревья на улице, и дети, беспечно бросающие друг в друга грязно-белые комья, и неприветливое, низко висящее над городом с редкими просветами между туч небо, которое, судя по всему, даже не собиралось светлеть. Где-то там – далеко-далеко, оно заворачивалось за линию горизонта…
– Да уж, Владимир Ефимович, погуляли! Небо и то заворачивается за горизонт…
– Выдумаете тоже… Не может оно заворачиваться, Леонид Михайлович, – подавляя икоту, не согласился Цесарский.
– И то, правда! Бред какой-то, – раздражаясь, согласился Заковский. – Этак я скоро и бабу Ягу на метле над собой увижу… Ох… Перебрали мы, майор, вчера… Точно перебрали! Голова раскалывается. Пить надо меньше!
Цесарский согласно кивнул головой. – Золотые слова, Леонид Михайлович, да поздно сказанные.
В голову Заковского полезли мрачные, нерадостные мысли.
– Не помню уже, когда собственный день рождения перестал радовать. Убей меня, не помню…
– Прошлый, поди… Меня-то не было…
– Прошлый?!.. Н-е-т… Я и тогда удивился, удивлён и сейчас. Приглашать-то, оказалось, некого. Одних посадили, другие не то, что шумных компаний, собственной тени боятся. Хорошо, что вчера ты – Ефимович, заскочил поздравить…
– Поздравил на свою голову… Башка гудит, что пустой котёл… – буркнул Цесарский.
– Кругом враги и шпионы… – не слыша коллегу, продолжал жаловаться Заковский. – Приличных людей не осталось. Процессы, суды… И мы, майор, с тобой в этой кровавой карусели… Тьфу… Может от того и апатия ко всему? Как считаешь, Цесарский?
Майор тяжело вздохнул.
– Дорого стоят наши подписи, товарищ комиссар первого ранга. – Сколько судеб… Сколько слёз… Хм… пока, правда, чужих! Наш Генрих тоже вершил пролетарское правосудие… И поплатился. Финал для него один – расстрел! И нам поберечься надо бы, Леонид Михайлович. Где-то читал: «Бросая бумеранг поступков, заранее думай, как будешь ловить бумеранг последствий».
– Вот Ягода и поймал свой бумеранг. Помнишь же его предложение в тридцать четвёртом о массовом наказании ленинградцев в связи с убийством Кирова. Он репрессии предлагал растянуть по времени, чтобы не было сильного недовольства среди народа. А товарищу Сталину это не понравилось. Приняли мой план… И ничего… никаких недовольств.
Цесарский мысленно усмехнулся. Уж кто-кто, а Заковский первый был в списке тех, кто топил своего арестованного начальника Ягоду. Но, вслух, произнёс:
– Да уж, поработали… Одних скрытых бывших князей два десятка арестовали, десятка три баронов, графов, царских банкиров и купцов не счесть…
– Не помнишь, – зевая, спросил комиссар, – сколько мы тогда выслали из города?
Майор потёр виски, потянулся и лениво произнёс: – Да уж никак не меньше одиннадцати тысяч. Около пяти тысяч арестовали… Расстреляли многих… Но это уж не наше решение, суд так решил. Но Ягоде тогда, всё же, дали звание генерального комиссара…
– Товарищ Сталин предложил… У него свои планы. Потом, правда, арестовал… Вот ты, Ефимович, о последствиях, кажется, говорил, – продолжил Заковский.
Комиссар подошёл к столу. Покопался в одной из папок и достал оттуда скреплённые канцелярской скрепкой два листа с написанным от руки текстом.
– Вот, полюбуйся! Недавно получили письмо Шолохова. Наш писатель пишет товарищу Сталину, что органы НКВД создают, видите ли, ложные дела на честных и преданных советской власти людей. Мол, физическими насилиями и длительными допросами, мы – сотрудники госбезопасности, толкаем арестованных на путь самооговоров и оговоров других лиц.
Заковский со злостью бросил письмо на стол.
– А эти честные и преданные власти граждане признаются у нас во всех грехах. Ну, и каких последствий нам надо ожидать, Ефимович?
– Хм… Смелый наш Михаил Александрович, – хмыкнул майор. – Знает, что не тронем его. А последствия… Не посадят нас с тобой наша система, придёт время, посадят правдолюбы, хреновы. Что за жизнь, товарищ комиссар? Сажаешь их сажаешь… За тот год пополнили лагеря ГУЛАГА четырьмя сотнями тысяч … А их всё больше и больше. В этом году и поболе будет.