Юлия Евгеньевна Пушкарева
Прорицатель
КНИГА ПЕРВАЯ
«— Это не так-то просто объяснить. Понимаешь ли, маленькие радости, и горести, и привязанности — всё, что так дорого для нас, простых смертных, всё это слишком обыденно для тех людей и не заполняет их жизни. А когда мы всей душой к ним привязываемся и думаем, что наша дружба нерасторжима, порой оказывается, что мы им только в тягость.
И тут он сдержал себя, словно боясь даже на миг упрекнуть трагическую тень того, чьи глаза преследовали его до сих пор»
«Ибо мы как срубленные деревья зимой. Кажется, что они просто скатились на снег, слегка толкнуть — и можно сдвинуть их с места. Нет, сдвинуть их нельзя — они крепко примёрзли к земле. Но, поди ж ты, и это только кажется»
ПРОЛОГ
Поднялся ветер. По небу бежали седые, низко спустившиеся тучи; где-то вдали принялся сварливо грохотать гром.
Высокая темноволосая женщина шла вперёд, не обращая никакого внимания на эти знаки приближающейся грозы. Она только глубже надвинула капюшон плаща и перебросила на другое плечо узел с вещами. Ей нужно скорее добраться до Города — во что бы то ни стало.
Обувь женщины износилась за время долгой дороги. На левой подошве давно появилась дырка, и теперь страннице досаждали мелкие камешки. Но это не её очень беспокоило: главное, чтобы у дочери с обувью всё было в порядке. Подумав об этом, женщина с нежностью взглянула на тонкую девочку, семенившую рядом. Дочь, наверное, почувствовала это и запрокинула голову: огромные карие глаза и бледные, чумазые щёчки.
— Мы придём сегодня, дорогая, — сказала женщина и не узнала своего голоса — он звучал слишком хрипло. Так долго она молчала. — Мы должны прийти сегодня.
Девочка вздохнула. Должно быть, она проголодалась. Но ведь они обязательно дойдут до наступления ночи, а в Городе найдут и еду, и приют.
Громовые раскаты приблизились; казалось, что небеса скоро разверзнутся над этой пустынной дорогой. Ветер засвистел с удвоенной силой, и женщина ускорила шаги. Капюшон сорвало с её головы.
— Мы почти там, милая моя, — проговорила она, свободной рукой прижимая к себе дрожащую от холода девочку.
Хлынул дождь.
Дорога нырнула на холм, и, когда промокшая женщина поднялась туда, сквозь серебристую пелену ливня она увидела Город-на-Сини, его башни и стены, уже не такие далёкие. Он вырос на горизонте, похожий на громадное чудище, распластавшееся по буро-зелёной траве. Последние деревушки и фермы остались позади; больше ничего не отделяло странницу от Города. Дорога огибала его плавной петлёй.
Женщина крепче обняла дочку и начала бодро спускаться с холма. Всем своим существом она чувствовала приближения события, которого так ждала и которого боялась.
ГЛАВА I
Мать всегда говорила, что назвала Меидира именно так, потому что на каком-то древнем наречии это слово означает «ветер», а он родился в грозовую ночь. Впрочем, все звали его просто Мей, избегая, должно быть, лишних звуков.
Сколько Мей себя помнил, они втроём — мама, Атти и он — занимали комнату на втором этаже большого каменного дома, закопчённого от грязи и старости. Комната была с низким потолком, но просторная; свободно умещались там и стол с тремя стульями, когда-то сколоченные неведомым плотником, и сундук под одежду, и две кровати, и тюфяк для Мея (войдя в более-менее сознательный возраст, он первым делом отдал свою кровать Атти, потому что она мёрзла на полу).
Их дом с кучей соседей — таких же бедных, но отнюдь не всегда обладающих такой же безупречной репутацией — находился в одном из самых убогих кварталов Города-на-Сини. Конечно, о Городе иногда говорили как о чём-то прекрасном и удивительном, но Мей-то с детства знал, что красота и чистота заканчиваются хором с центральными улицами. Их дом стоял на Улице Кожевников (хоть поблизости и давно не было ни одной кожевенной мастерской, только пекарня, трактир да покосившийся колодец). По вечерам там жутко воняло помоями, шатались выпивохи и шныряли бродячие кошки.
Разумеется, Мей частенько мечтал о далёких землях, — кто вообще-то не мечтал о них в детстве и юности? — но пока самым красивым, что он видел в своей жизни (кроме локонов Риэти эи Тейно), была Синь. Впервые он осмелился прийти туда — на площадь перед резиденцией Градоправителя, в совершенно другой мир, торжественный и недоступный, — когда ему было одиннадцать. Конечно, его скоро погнали оттуда, приняв за уличного мальчишку, но он успел насмотреться на неё — на сверкающие голубоватые струи, мощно рвущиеся в небо из ослепительно-белой мраморной чаши, на чудесный, прославивший этот странный Город источник. Потом Мей приходил туда неоднократно — и всегда почему-то один.