Вот уже много лет широкая мощёная дорога вела от Города в небольшую рощу, которую народ быстро облюбовал для отдыха. Особенно много бывало здесь влюблённых парочек, причём под вечер с равной вероятностью попасться могли и задиристый подмастерье с румяной дочкой мельника, и молодая леди под вуалью, предпочитавшая старому лорду его обходительного слугу... Впрочем, в такой ранний час рощица пустовала. Стояли первые недели осени, и Мей, сойдя с дороги, утонул ногами в ковре из жёлтых и багряных листьев, многие собратья которых всё ещё красовались на ветках.
Нащупывая путь посохом, старик вышел на давно облюбованную полянку, где лежал крупный валун. Убедившись в безлюдье окрестностей, Мей снова снял ножны, достал меч и с некоторым усилием поднял его над головой. Лезвие ослепительно сверкнуло в восходящем солнце, и он невольно залюбовался им, как в былые времена.
А потом, прошептав короткую фразу на языке Отражений, погрузил клинок в камень, который поддался ему, точно мягкое масло, и вонзил туда до самой рукояти.
— Покойся с миром, — сказал он на другом, иномирном древнем наречии. — Пусть только достойнейший овладеет тобой — и только когда придёт время.
Он знал, когда придёт время, и знал, кто окажется достойнейшим, — Дар давно показал ему. Он знал, что поступает, как надо.
Покончив с мечом, Мей почтительно разложил у того же валуна другие свои сокровища — ножны, неприметное потускневшее зеркальце и золотой перстень с чёрным камнем. Нараспев он произнёс нужные слова — и земля с чавканьем поглотила их, тоже готовая дожидаться подходящего мига. Спешить ей было некуда — как и ему.
Прорицатель отбросил старческий посох, разулся и встал в полный рост, выпрямившись и раскинув руки. Он попрощался мысленно со всеми, кто был ему дорог на просторах Мироздания, и улыбка озарила его лицо, теряясь в морщинах.
Мей не чувствовал горя — только счастье и бездонный покой. Дар позволял уйти, когда сочтёшь нужным, и он давно выбрал этот день. День, исполненный тихого осеннего света.
— Я готов, — прошептал он, закрыв глаза. — Я готов, забери меня.
Его желание было исполнено. С блаженством Мей ощутил, как все недуги покидают его вместе с тяжестью плоти и памяти, как жаждущие прохлады ступни протягиваются к подземным источникам, как кожа твердеет, пропуская под собой животворные зелёные соки... Он успел засмеяться — и смех его замер в узловатых ветвях, умащённых золотом, и на них живо слетелись удивлённые птицы.
И Мей уже не был Меем.
Он стоял, шелестя кроной, и вечно тянулся к пронзительно-синему небу, укрывшему Обетованное, точно заботливый купол.