Кого же изображает это главное, срединное и царственное лицо, явно отличное и от Христа, и от Богородицы, и от ангелов? Образ называется образом Софии Премудрости Божией. Но что же это значит? Еще в XIV веке один русский боярин задавал этот вопрос новгородскому архиепископу, но ответа не получил — тот отозвался незнанием. А между тем наши предки поклонялись этому загадочному лицу, как некогда афиняне — „неведомому богу“, строили повсюду софийские храмы и соборы, определили празднование и службу, где непонятным образом София Премудрость Божия то сближается с Христом, то с Богородицею, тем самым не допуская полного отождествления ни с Ним, ни с Нею, ибо ясно, что если бы это был Христос, то не Богородица, а если бы Богородица, то не Христос.
И не от греков приняли наши предки эту идею, так как у греков, в Византии, по всем имеющимся свидетельствам, Премудрость Божия,????????????? разумелась или как общий отвлеченный атрибут божества, или же принималась как синоним вечного Слова Божия — Логоса. Сама икона новгородской Софии никакого греческого образца не имеет — это дело нашего собственного религиозного творчества. Смысл его был неведом архиереям XIV века, но мы теперь можем его разгадать.
Это Великое, царственное и женственное Существо, которое, не будучи ни Богом, ни вечным Сыном Божиим, ни ангелом, ни святым человеком, принимает почитание и от завершителя Ветхого завета и от родоначальницы Нового, — кто же оно, как не само истинное, чистое и полное человечество, высшая и всеобъемлющая форма и живая душа природы и вселенной, вечно соединенная и во временном процессе соединяющаяся с Божеством и соединяющая с Ним все, что есть. Несомненно, что в этом полный смысл Великого Существа, наполовину почувствованный и сознанный Контом, в целости почувствованный, но вовсе не сознанный нашими предками, благочестивыми строителями Софийских храмов» (46,Т2, с.573).
Образ Царицы, Прекрасной Дамы создавался Блоком на основе реальных земных впечатлений и именно здесь заключалось принципиальное отличие от Вл. Соловьева, для которого на первом месте всегда стоял отвлеченный и не имевший «земных» соответствий образ Девы радужных ворот, Вечной Женственности и т. д. Это принципиальное отличие сыграло в творческой эволюции Блока решающую роль, потому что давало выход из абстрактных рассуждений и отвлеченности, поскольку первопричиной и источником всех дальнейших перевоплощений оказывалась именно сфера реальной жизни, подлинных отношений и чувств.
Интерес представляет сравнение творчества Блока и Белого. Идеал Вечной Женственности, воспринятый ими через Вл. Соловьева, у Белого предстает, прежде всего (в поэме «Христос воскрес») в образе апокалипсической Жены, облеченной в солнце: «Россия, // Страна моя — // Ты — та самая, //Облеченная солнцем Жена…». Вслед за Блоком в стихотворении «Родина» (1909) и в поэме «Первое свидание» (1921) Белый увидит в России и в земной женщине отблеск, причем очень слабый, красоты Вечной Женственности. Но, в отличие от Блока, плотская, чувственная красота раздражала поэта, вызывала неприязнь, принималась за бесовский соблазн. Лишь в состоянии любовного опьянения, («Луг зеленый», 1905.), природная, плотская красота вызывала у него вспышку вдохновенного экстаза. Блока, который постоянно восхищался этой красотой, Белый обвинял в кощунстве, в измене соловьевству, хотя Вл. Соловьев, при всей своей устремленности к идеалу духовной красоты, не чуждался и красоты чувственной. Считая себя правоверным соловьевцем, а Блока отступником, Белый в отношениях с Блоком взял роль его идейного руководителя, духовного наставника и даже судьи. Это было не трудно, ведь уловляя голоса из будущего, Блок порой не мог объяснить глубинную правду своих творений. Вот что пишет Блок — Белому (15–17 августа 1907, Шахматово): «Мои „хроники“ в „Руне“ суть рассуждения на известные темы. Никаких синтетических задач не имел, ничего окончательного не высказывал; раздумывал и развивал клубок своих мыслей, м[ожет] б[ыть], никому не нужных».
Не увидел Белый ничего одухотворенного, никакой красоты — ни божественной, ни земной и в облике современной ему России. Конечно, поэтическая Россия Блока и обнаженная проза русской жизни в изображении Белого не отрицали, а дополняли друг друга, но, читая их переписку, я ловил себя на мысли, что слышу разговор пророка и духовидца Блока и фарисея и книжника Белого. Явно не понимая природу пророчества, того, что увиденному будущему нельзя научить, его невозможно обойти и предать, Белый пишет Блоку (13 октября 1905, Москва): «Если Ты о будущем, или спорь против моего будущего, переубеди меня, а не то я склоню тебя к моим представлениям о будущем, или же — обернись на Содом и Гомору, т. е. на прошлое.
Но Ты пишешь о будущем, называешь себя купиной, говоришь, что Аполлон будет преследовать Тебя (?!!) — это насмешка надо мной, скобки или реальный путь?
Откройся, наставь, научи. Я не ребенок, чтобы мне всяким словам удивляться и верить».
Любовная страсть и отношение к революции совпадают в сознании Блока. Соединительным звеном здесь выступают не подвластность рассудку, глубокая естественность того и другого. Единственный, может быть в истории мировой литературы случай, когда общественный взрыв уподобляется по своему воздействию чувству личному, глубоко интимному, субъективному. И в том, и в другом случае поэтом овладевает страсть, и он «слепо» отдается ей, ни о чем не размышляя и не заботясь о последствиях, потому что следует Духу времени.
Женское мироощущение позволяет видеть в любом проявлении стихийной силы правоту. Она естественна, непреднамеренна, неподвластна воздействию отдельных лиц и потому лишена частных, эгоистических или классовых интересов. Стихия всегда права своей новизной, права тем, что несет разрушение старому. Она — проявление скрытых, подспудных, но естественных («природных» в широком смысле слова) сил, закономерно выплескивающихся наружу в эпохи кризисов. И силы разрушения и хаоса, силы звериных инстинктов нашли свое оправдание.
Только будучи рупором, гласом народного духа, Блок видел для себя возможность выхода из тупика и обреченности. Остаться в стороне от революции, для Блока означало остаться со «старым миром», остаться в прошлом. Пророческое служение не позволяло ему сделать этого.
Блок, в отличие от Белого, чувствовал и линию, названную им «вечной мужественностью».
«Ваш „эсотеризм“ я нежно люблю. Не надо дальше. Это просто вытекает из самого важного для меня расхождения с Вами: Вы любите Христа больше Ее. Я не могу. Знаю, что Вы впереди — без сомнений. Но — не могу. Отсюда происходит: У Вас устранена часть мучительного, древнего, терзающего меня часто мысленного соблазна: „вечной мужественности“. Оттого Она мне меньше знакома. Оттого я кутаюсь часто в старый халат (символически)». (Блок Белому, 1 августа 1903. Шахматово.)
Вячеслав Иванов в работе «О русской идее» писал: «Романтизм Блока рассматривает русскую народную душу как женское начало, загадочное, темное, неотразимо-влекущее влюбленного поэта: „Незнакомка“ стала Фаиной в „Песне судьбы“, под маской Фаины поэт откровенно подписал: Россия. Роковая, зазывная мелодия стихийной души позвала поэта, и он готов отозваться неведомой и темноокой возлюбленной ответным, заветным призывом: