Руководил хором Леопольд Сулержицкий – энергичный, обаятельный студент, всеобщий любимец, признанный силач, талантливый хормейстер.
Сулержицкий был властителем наших душ. Он вырос на Украине, и вследствие этого в большом почете у нас в училище были украинские песни о воле, о казачьей доблести.
От этих призывных могучих слов о буйном ветре директору училища князю Львову делалось боязно, а веселая залихватская «Засвистали козаченки в поход с полуночи» и вовсе бросала нашего аристократа в дрожь, и он стал придумывать, как ему изгнать из стен казенного учебного заведения песни вольности. И вот за подписью директора появилось распоряжение о том, чтобы не пускать студентов в здание училища раньше девяти часов утра. Это объяснялось тем, что, дескать, шум и песни не дают отдыхать преподавателям, квартировавшим в здании. Распоряжение это тотчас было сорвано, но тем не менее поутру двери оказались запертыми, и в зимнюю пору мы, бывало, вконец продрогнем, ожидаючи, пока швейцар без пяти минут девять не откроет дверей. В ответ на эту меру притеснения на месячных экзаменах стали появляться карикатуры. Вот сюжет одной из них.
Толпа учеников перед закрытыми дверями. на улице трескучий мороз. А вот и его жертвы – студенты. Кто отморозил ухо, кто нос. кто руку. а некоторые совсем окачурились и, задрав ноги, валяются на снегу.
Карикатуры пользовались огромным успехом. Преподаватели училища нам сочувствовали, а те из публики, кто видел эти карикатуры или слышал о них, громко возмущались безжалостными мерами директора. Обеспокоенный князь Львов – важного вида лысоватый атлет – стал частенько захаживать в чайную комнату и заискивающе заговаривать с учениками, но те открыто презирали его лицемерие.
Известному училищному карикатуристу Михайлову-Самарскому князь Львов будто бы из чистой любезности ставил вопрос:
– Почему это. батенька, вы все больше рисуете зверей?
– Приходится, Алексей Евгеньевич, рисовать зверей, – отмахивался от директора, как от назойливой мухи, студент.
– Каких же, например? – не унимался директор.
– Да разных. Например, львов, – саркастически заявлял Михайлов.
– Надо бы вести себя поделикатней, – сдерживая гнев, резюмировал князь Львов.
– Буду стараться… по возможности, – не сморгнув, отчеканивал Михайлов.
Вскоре князь Львов, пользуясь своей властью, написал приказ об исключении из классов за непосещение занятий Леопольда Сулержицкого.
Каждый из нас, для того чтобы заработать на хлеб насущный, случалось, исчезал на какое-то время и вдали от строгого взгляда училищного начальства брался за любую работу, лишь бы обеспечить себе возможность учиться дальше. Обычно на это в училище закрывали глаза.
Мы шумно протестовали против исключения Сулержицкого. Ученики живописных классов писали его портреты и выставляли их на ученических выставках. Помню один такой портрет – Леопольд Антонович с тетрадкой в руках. Портрет всем нравился, глядя на него, мы остро испытывали нехватку талантливого вожака и гнев против князя Львова, позволившего себе такую несправедливость. (Впоследствии Сулержицкий близко сошелся с Л. Н. Толстым и по его поручению осуществил переселение нескольких тысяч духоборцев в США и Канаду. Через Толстого Сулержицкий подружился с Горьким и Художественным театром, где Леопольд Антонович долгие годы был режиссером, сподвижником Станиславского.)
…За два года я окончил скульптурное отделение. Средств не было никаких. Однажды целых двадцать дней пришлось жить на рубль четыре копейки, и наконец дошло до того, что решился я написать домой и просить хотя бы маленькой поддержки. Дядька Андрей отозвался, прислал денег, но не преминул попрекнуть купленными мной по рублю за штуку небольшими копиями с известных «Коровы с теленком» и «Собаки» Константина Менье, которые я привез с собой в Караковичи во время летних каникул.
«Посылаю тебе 15 рублей, понапрасну их не трать – телят и собачек не покупай», – писал он мне.
Добыть кусок хлеба молодому человеку, не имевшему в Москве даже знакомых, было, конечно, не просто. Но находились добрые люди и из товарищей, и из преподавателей: они устраивали мне кое-какие мелкие заказы. Постепенно я перезнакомился с московскими подрядчиками и стал «своим человеком» у хозяев мастерской орнаментальных украшений у Смоленского вокзала. Однажды получил заказ: вылепить кариатиды для фасада дома чаеторговца Перлова на Мещанской улице. Работа принесла целую сотню рублей. Я отделил из них 35 и купил на них швейную машину «Зингер», которую привез летом в деревню. Само собой разумеется, это произвело впечатление. Никто из домашних уж больше не сомневался, что из меня выйдет толк.