За границей
Весной 1896 года мне сообщили приятную новость: совет училища решил послать меня и Константина Клодта за границу. Цель поездки – ознакомление с художественной жизнью, музеями и памятниками Европы. Средства на это путешествие составили проценты с капитала, пожертвованного П. М. Третьяковым, специально предназначенные на посылку лучших за пятилетие учеников в Европу.
Путь наш пролегал через Смоленск, Варшаву и Берлин. В Берлине, как о том было условлено в Москве, мы встретились с профессором живописи Николаем Алексеевичем Касаткиным, давшим русскому искусству незабвенные образы рабочихшахтеров. Он намеревался вместе с нами побывать в Париже. И вот мы втроем идем по Унтер ден Линден. Поразительная чистота и порядок. А буравящие взгляды лощеных, ражих полицейских действуют на нас так, что вскоре нам становится страшно ходить по этому бюргерски солидному городу. Касаткин поминутно нас успокаивает: «Вот приедем в Париж – будет что посмотреть». Так и остался Берлин в нашей памяти чересчур солидным, холодным, нелюдимым городом.
Побывали мы и в Дрездене. С трепетом смотрел я на «Мадонну» Рафаэля. Она на всю жизнь осталась в памяти, затмив все другое прекрасное, увиденное в Дрезденской галерее.
Вновь встречаемся с Касаткиным. Теперь уже в Париже. Для того чтобы наметить маршруты экскурсии, отправились в кафе Тракедеро. Сидим, разговариваем, пьем прохладительные напитки, любуемся Сеной и Эйфелевой башней. К столу подают зрительные трубки. Мы с Клодтом, не задумываясь, берем их и начинаем оглядывать окрестности.
– Сейчас вам покажут, что значит хватать что ни попадя, – ворчит профессор-эконом. При расчете оказывается, что эта услуга входит в стоимость меню. Два русских студента и наставник-профессор хохочут на все «Тракедеро». Студенты подкалывают профессора:
– Николай Алексеевич, в зрительные трубки нам удалось разглядеть на самой вершине Эйфелевой башни какой-то загадочный аппарат. Не отправиться ли нам туда?
– Ну что же, рискнем…
Эйфелева башня. Громада. До середины поднимаемся втроем. Здесь Касаткин вышел. Мы с Клодтом, хотя и трусили, добрались до вершины. Там обнаружили почтового служащего и, не мешкая, отправили открытки: Клодт в Москву, родителям, я в Караковичи на имя дяди Андрея.
Лето было в разгаре. Париж отмечал день штурма Бастилии. Всюду шествия, восторженное пение. Летом 1896 года в Париже я впервые услышал «Марсельезу». Марш революционного народа пел народ.
В Лувре, куда мы ходили несколько дней кряду, Касаткин был нашим гидом. По богатству коллекции Лувр – несравненный музей. А какие божественные мраморы украшают Лувр!
«Ника Самофракийская» – крылатая Ника; «Восставший раб», «Умирающий раб» Микеланджело.
Полтора месяца прожили мы в Париже. Побывали и в Люксембургском музее, видели выставки современного искусства, где меня особо заинтересовали скульптуры Огюста Родена, исходили пешком весь Париж, с восторгом постигали гармонические ансамбли Елисейских полей, площади Согласия, Версаля, отдали дань восхищения пламенным скульптурам Рюда, установленным на фронтоне Триумфальной арки.
Счастливое время, незабываемая пора…
Люцерн, где мы остановились по пути в Италию, – в ту пору тихий курортный городок. Он аккуратненько встал на берегу горного Фирвальдштетского озера. Здесь мы отдыхали от шумного Парижа, совершая прогулки от отеля к фермерским домикам на склоне горы Пилатус, где нас угощали чудесным швейцарским молоком.
Наконец через перевал Сент-Готард мы попали в солнечную Италию.
Милан. Пораженные величием архитектуры Миланского собора, мы с Клодтом часами рассматриваем его изумительные каменные узоры.
Отправляемся в монастырь Санта Мария делла Грация, чтобы в трапезной палате монастыря доминиканцев увидеть
«Тайную вечерю» Леонардо да Винчи. Нам привелось видеть это гениальное творение великого Леонардо изрядно попорченным. Еще в начале века полотно повредили наполеоновские солдаты, бывшие на постое в доминиканском монастыре Марии Милостивой. «Тайная вечеря» оставила в моем сознании глубокий след. Необычайно выразительными показались мне фигуры и лица апостолов.