— Мы высаживаем агаву рядами, разделяя ею посадки маиса, бобов или перца. Иногда делаем из ее сока сироп, но по большей части используем его для получения лекарства.
— Получить октли совсем не так трудно, — сказал старик. — Подрезаешь стебель у снования и собираешь сок, которым истекает растение, в меха или калебасы.
— А еще мы используем его как сладкую приправу.
— А здешний народ предпочитает, чтобы этот сок перебродил в октли, напиток демонов.
— Ему этот напиток, похоже, не вредит, — заметил я, указывая кивком на Дымящегося Щита, который опустошал уже вторую чашу.
— А у тебя он может отнять и без того уже ослабленный разум. Между тем тебя тут окружают отнюдь не друзья.
Я вообще не заметил, чтобы хоть кто-нибудь здесь со мною заговорил.
— Может, это из-за твоего великолепного наряда, — поддразнил меня Звездочет.
На мне не было ничего, кроме набедренной повязки, да никакой другой одежды я и не имел.
— На сей счет будь спокоен, — уже серьезно произнес старик. — Ты получишь лучшую одежду из хлопка, какую пожелаешь. Ты нравишься Дымящемуся Щиту.
— А тебе я нравлюсь?
— Рубец, я ведь вроде как предложил тебе стать моим помощником, так? — Звездочет смерил меня долгим, задумчивым взглядом.
— И что?
— Да то, что я не предложил бы такое человеку, который мне не нравится.
Теперь мы находились напротив возвышения, где лежали глиняные и тростниковые трубки. Люди подходили, брали их, возжигали их кончики от ближайших жаровен или установленных на держателях сосновых факелов и вдыхали, а потом выдыхали едкий дым.
— Похоже, — заметил я, — от этого занятия мне тоже лучше держаться подальше.
— Верно мыслишь. Дым так же опасен, как и хмель, если не хуже.
Но, судя по всему, гости воинов придерживались на сей счет иного мнения. Они с воодушевлением налегали на октли и вовсю дымили трубками, причем как мужчины, так и женщины. Особенно отличался по части выпивки наш Ягуар. Со временем несколько мужчин из числа гостей присоединились к танцующим женщинам. Танцевали они куда медленнее, чем профессионалы, а скоро и вовсе прекратили танцы и разошлись по укромным уголкам, где, как я заметил, некоторые из них… хм, обнимались.
— В нашей деревне заниматься таким у всех на виду запрещено, — сообщил я. — Конечно, охотники, вернувшиеся с добычей, или воины, проявившие себя в бою, получают особое… поощрение, но не на виду у остальных.
— А старейшин нашей деревни это не заботит. Ты находишься во дворце высшей власти, Рубец. И если у тебя есть власть, ты можешь все.
— В том числе пьянствовать, распутничать и вдыхать дурман?
— А как ты думаешь, почему во многих дворцовых помещениях лежат наготове спальные матрасы? Придворные, сановники, воины должны порой иметь возможность отвлечься от служебных обязанностей и расслабиться.
— И как они расслабляются?
— В частности, с помощью ауианиме — незамужних женщин, становящихся подругами наших воинов или служителей.
— А почему они вместо этого не выходят замуж?
— Когда мужья узна ю т, что их жены неспособны вынашивать детей, многие немедленно разводятся. Бывает, что мужчина насилует женщину или совращает ее, а потом отказывается жениться. Таким женщинам трудно выйти замуж. Оставшись без средств к существованию, многие охотно становятся спутницами… если, конечно, они достаточно привлекательны.
— Эта скотина Теноч насиловал Цветок Пустыни. Ей что, теперь один путь — в наложницы? — спросил я, приметив, как съежилась Цветок при виде того, как пьяный сановник лапал молодую женщину.
— Мы позаботимся о ней, пока ты этого хочешь… пока у нас будет возможность.
Я с любопытством воззрился на него.
— Ты говоришь как друг, Звездочет.
— Ты удивлен?
— Никогда раньше у меня не было друга.
Мы стояли возле помоста, уставленного по краям чашами с октли. Старик осушил свою чашу и тотчас взял другую.
— Я уже стар и могу убивать себя, как заблагорассудится. А ты щенок койота и должен следить за собой. — С этими словами он осушил полную чашу.
Я тоже взял вторую чашу.
— Не могу допустить, чтобы старый человек напивался в одиночку.
Повернувшись, я присмотрелся к ауианиме. Как и многие женщины в нашем селении, они в большинстве своем не прикрывали грудь, но зато пользовались притираниями и мазями, старательно осветляя кожу разного рода снадобьями. Их груди, ладони и шеи украшали татуировки цвета индиго. Губы у всех были ярко-красными от кошенили, а некоторые красили в алый цвет заодно и зубы. Волосы эти красотки носили распущенными, почти все беспрерывно жевали тциктли и были умащены маслами, распространявшими чувственные ароматы. Очень многие курили длинные камышовые трубки и попивали крепкий, неразбавленный октли.
Сзади к нам вдруг подошел Дымящийся Щит.
— Заметил, как часто наши женщины делают себе татуировку в виде черепа, особенно на груди? — поинтересовался воин. — А у многих маленькие, ярко окрашенные лазурью или кармином черепа висят на шее, на цепочке или шнурке.
Воитель-Ягуар был прав. Присмотревшись получше, я убедился, что немало женщин и вправду носят на шее маленькие черепа.
— А что, мужчины разве не находят черепа… отталкивающими? — спросил я.
— Будь это так, то стали бы наши подруги их носить? Они живут за счет своей привлекательности и прекрасно знают, чт о нравится мужчинам и возбуждает их.
— А сам ты какого мнения? Тебя смерть не отвращает?
— Смерть всегда рядом с воином, сидит у него на плече, словно птица на насесте. И я нередко находил ее привлекательной и даже тосковал по… нескончаемой ночи.
— Но если ночь никогда не кончится, ты не сможешь вернуться на землю грифом.
— То был сон. А смерть — это реальность.
— И она никогда не устрашала тебя?
— Боец относится к войне, как любовник, Рубец. Геройская гибель — это то, к чему он стремится. Для воина такая смерть есть мудрейший советник и высочайший дар.
— Это в том случае, если человек умирает ради высокой цели, — сказал я.
— Безусловно.
— А как насчет смерти на камне? — спросила Цветок Пустыни.
— Считается, что мужчины и женщины идут на нее добровольно.
— Они видели сегодняшнее жертвоприношение, — сказал Звездочет. — Жертвы были… мало похожи на добровольцев.
— То, как человек умрет, определяет его посмертную участь, — уклончиво отозвался наш воин. — Если он не был готов, Миктлантекутли не возрадуется. Забирать жизни людей, когда они не готовы, — это грех.
— Человек на камне явно не был готов, но жрецов это не остановило, а народ ликовал, — заметил я.
— Мы чтим богов, преподнося им кровь друг друга, питая их плотью друг друга, отдавая своих дочерей этим злобным, невидимым существам, — произнес Звездочет. — Таково лежащее на нас проклятие… чернота наших сердец.
— Заметил ли ты, как черны глаза наших соплеменников? — спросил Дымящийся Щит. — Как глубоко укоренилась в них древняя печаль, сколь безгранично их отчаяние? Поэтому они и тащат мужчин на жертвенный камень или женщин в огненный ров…
— Я думал, мы убиваем друг друга во имя богов, — заметил Звездочет, но в голосе его звучала ирония. — Наши жрецы оправдывают даже низкую смерть, такую как благочестивое самоубийство.
— Благочестивое самоубийство? — повторил я, понимая, как мало еще знаю о религии и богах Толлана.
— Большинство из нас отправляется в преисподнюю Миктлантекутли, — пояснил Звездочет. — А самоубийцы попадают прямиком в блаженную страну Тлалока, край вечной весны и ярких цветов, изобильной пищи, возносящихся к небу гор, синих рек и могучих, как башни, деревьев.
— Ну, это уж полная глупость! — не выдержал я.
— А ведь предупреждал я его, чтобы не распускал язык, — сказал Звездочет Щиту, бросив на меня неодобрительный взгляд. Потом такой же взгляд достался и Ягуару. — Он не понимает, чем живет Толлан и здешние жрецы. — Последние слова Звездочет произнес шепотом.