Они всегда начинались по одному и тому же сценарию: совершенно неожиданно, в любое время дня и ночи, в голове начинало звучать это стихотворение. Я называл это: «Пришел Блок».
В мою задачу входило любой ценой не дать ему дойти до последней строчки. Времени у меня было мизерно мало, и я в лихорадочной поспешности начинал изыскивать достойные контрдоводы.
Однажды он «пришел» во время собрания. Шеф обратился ко мне с вопросом, который я даже не услышал, т.к. объяснял «Блоку», что, несмотря на американскую славу, одессит певец Вилли Токарев все же вернулся в Россию.
Меня с треском выперли.
Во второй раз я спокойно начал переходить улицу на красный свет, т.к. в это время рассказывал «Блоку», что Майя Плисецкая, живущая по приглашению короля Испании в Мадриде, все-таки имеет квартиру в Москве, которую часто навещает.
Дикий визг тормозов, раскаленный бампер машины, с трудом остановившейся в сантиметре от моих колен, бешеная ругань водителя медленно вернули меня на землю...
В третий раз он зазвучал, когда я вел машину по скоростной дороге. Я попытался объяснить ему, что Михаил Казаков, даже имея свой театр в Израиле и ставя постановки на иврите, все же вернулся в Москву.
Говорить и одновременно вести машину было неудобно: я затормозил и... резко отлетел вперед — сзади в меня врезался большой грузовик.
Теперь я праздную два дня рождения...
С «Блоком» — это стало ясно —
Спорить трудно и опасно!
***
В отличие от меня «Блок» не был так наступательно-активен. Но он не был и философски-пассивен.
Спокойно, со знанием своей правоты, он начинал чтение своего стихотворения, пытаясь дойти до последней строки, но где-то посередине я, сильно волнуясь, нервно его прерывал.
Все это приводило к большим затратам моих душевых сил.
К массе объективных трудностей эмиграции прибавилась еще одна субъективная — «Блок».
А есть ли в мире уголок,
Которого не знает «Блок»?
***
Отец все время болел.
Чаще всего его из дома сразу же забирали в реанимацию. После этого маме становилось так плохо, что вторая «Скорая» забирала теперь уже ее.
Было большой удачей, если их обоих помещали в один госпиталь.
Положение отца было критическим: в бреду он разговаривал со своими родителями... Я, забросив всякие поиски работы, все дни и ночи проводил в его палате, выполняя роль переводчика и сиделки. При этом надо было не забывать про мать, и я мчался к ней, чтобы хоть немного приободрить ее.
Однажды, вернувшись, я застал отца в сознании.
— Где ты так долго был? — недоуменно спросил он.
Но не мог же я ему сказать, что его любимая жена тоже очень больна, что я ехал к ней в другой госпиталь, на другой конец Нью-Йорка. Я стал что-то невразумительно лепетать, что я проголодался, что я долго искал кафе, что в кафе была огромная очередь.
Никогда не забыть мне его взгляда...
***
Утренний Нью-Йорк напоминал склад огромного супермаркета.
На тротуарах стояла мебель всех видов и любого качества, ее разбавляли стиральные, сушильные и посудомоечные машины, газовые и электрические плиты, компьютеры, мониторы, принтеры, телики, видики, радиолы, проигрыватели; на дереве в прозрачном чехле на плечиках висела... женская дубленка (меня поразило, что перед тем как выкинуть носильные вещи на улицу, американцы тщательно их выстирывают или сдают в химчистку).
Практически, здесь можно было найти все! Оказалось, американцам, часто меняющим работу и города, намного выгодней обзавестись хозяйством на новом месте, чем везти все свое имушество с собой.
По мусору можно было судить об уровне развития этой цивилизации.
Я выбрал цветной телик и тумбочку под него. Вдруг откуда-то издалека, с другой стороны улицы, на меня крупной рысью понесся какой-то плотный мужик:
— Это моя тумбочка! — запыхавшись, нахраписто выпалил он по-русски.
— ???
— Я первый ее увидел!
В какой бинокль ee увидел он? —
Пусть с этим разбирается ООН!
***
Денег на кабельное ТВ у нас не было, но я нашел на крыше одну пустующую клемму на общей антенне и тайно подключил к ней наш первый телик. Мы — в радостном ожидании: это должно быть прекрасным подспорьем в изучении английского языка!
На экране — свадьба: вот-вот должна появиться невеста. А пока два упитанных бородатых мужика на сцене полностью владеют большим залом. Похоже, это жених со своим свидетелем.
И вдруг — вопрос из зала:
— А кто из вас — муж, кто — жена?
— А это неважно, — радостно парируют они, и зал заходится в восторженных аплодисментах!
Он — невеста, он — жених:
Это ж — норма, а не свих!
***
Мы переходим на другую программу.
По бесконечной прерии на породистом скакуне лихо мчится красивая девушка. Ей навстречу на не менее породистом скакуне летит не менее красивая наездница. Обе резко, на скаку, остановливаются.
Слышны возмущенные возгласы. ( Пока ничего непонятно.)
Первая девица выхватывает пистолет! ( Ага, значит, они не поделили парня.)
Вторая, бросив поводья и грациозно гарцуя, выхватывает два!! ( Сейчас будет море крови.)
Но не тут-то было: непонятно откуда прискакавший краснолицый широкоплечий шериф выхватывает огромный кольт!!! ( Сейчас будет океан крови.)
Он что-то злобно кричит и для убедительности стреляет в воздух. Девицы с руганью разбегаются.
Одна минута экранного времени, трое действующих лиц, четыре «ствола» — кажется, я открыл «Закон умножения эмоций», по которому будут строиться все американские фильмы, где будет исповедоваться «Культ кольта».
Как украшает туалет
Восьмизарядный пистолет!
***
Я усиленно учу английский.
В Верхнем Манхеттене, на углу Бродвея и 181-й стрит, есть китайская лавочка, владелец которой каждый вечер выкидывает прямо на тротуар большую гору непроданных газет. Я поднимаю пухлую «New York Times», и мой взгляд наталкивается на статью о серийном убийце. Он охотился на мальчиков. Под Нью-Йорком у него был гараж с земляным полом. Раскопав его, полиция обнаружила более 40 тел. Недавно состоялся суд, и он был приговорен к пожизненному заключению. Казалось бы, с ним все ясно.