— Мы здесь в эмиграции.
— И как давно?
— Мы только что прибыли.
— Куда идет еврей?
— В Америку.
— В Америку? Почему в Америку? Разве в Вене так плохо?
— У нас дочь там...
— И что, еврей в шабат вместо синагоги пойдет на почту?
— У нас дочь там умирает... Мы хотим ей позвонить.
— Так еврей вместо того, чтобы помолиться за нее в шабат в синагоге, пойдет на почту?
Отец покраснел, как провинившийся школьник, и начал неловко оправдываться:
— Мы стараемся всегда, отовсюду и как можно чаще звонить ей, чтобы поддержать ее в последнюю минуту.
— Евреи всего мира в шабат идут в синагогу, а им нужна почта!?!
— Она в Нью-Йорке при смерти и ждет нашего звонка.
Не скрывая своего величайшего презрения к нам, «достопочтеннейший Реб» указал отцу дорогу...
***
Отец уйдет из жизни в Нью-Йорке через 12 лет, не дотянув всего несколько дней до своего 88-летия.
Я прилечу в Нью-Йорк из Колорадо Спрингс вечером того же дня — в Шабат. Спасибо служащей одной авиакомпании, которая, войдя в мое положение, в считанные минуты выписала мне срочный билет с огромной скидкой.
Обезумевшая от горя мать не сможет говорить со мной.
Сразу же после моего приезда раздастся звонок в дверь — это придет медсестра-Света, вот уже более 10 лет смотревшая за моими родителями. И прямо с порога:
— Где Яков?
— Он умер...
— Во сколько?
— В 3 часа утра.
— Боже мой! Я так спешила к вам. Понимаете, сегодня ночью мне приснилось, что я сплю. Вдруг приходит ко мне Яков и осторожно трогает меня за плечо. Я просыпаюсь, а он говорит: «Позаботьтесь о моей жене — Рае, пожалуйста», — и исчезает... — После этого я в ужасе прoсыпаюсь — уже по-настоящему. На будильнике — 3 часа утра.
Так впервые в жизни я получу подтверждение о существовании загробного мира с его непонятными для нас законами.
Но тело отца пока еще находится в этом мире, и я хочу с ним проститься. После расспросов соседей я узнаю, что его увезла какая-то еврейская организация, а похороны назначены на воскресное утро.
Я звоню по множеству номеров — трубку не берет никто!
Шабат!
Тогда я оставляю мать с сердобольными соседками и начинаю метаться по пятнично-ночному и субботне-дневному еврейскому Нью-Йорку.
Я не пропускаю ни одной клиники, ни одного похоронного дома — все напрасно! Все двери закрыты! А если какая-то дверь чудом оказывается не запертой, то внутри девочка-испанка, абсолютно не говорящая по-английски, ласково на пальцах объясняет мне, чтобы я приходил в понедельник...
Солнечное воскресное утро.
Маленькая квартирка родителей до отказа заполняeтся родными, друзьями и соседями. В толпе мелькает незнакомое лицо. Черная борода под черной широкополой шляпой. Это Ребе: он привез отца и будет проводить обряд погребения. За свои услуги он просит 250 долларов. Я выписываю ему чек, Ребе с благодарностью его принимает и... через минуту возвращает его мне обратно в сильном волнении, прося оплатить все немедленно наличными.
— ?!?
Ребе объясняет, что чек выписан на колорадский банк, и если на моем счету там не окажется денег, то ему, как жителю Нью-Йорка, будет очень трудно (скорее всего — невозможно!) выиграть против меня судебный иск на два штата.
Что делать? — У меня нет ни копейки наличными!
Я полностью раздавлен ситуацией: по глазам Ребе я вижу, как на задворках его сознания все увереннее зреет мысль, что я — аферист!
И только глядя в полные горя глаза моей матери, Ребе решается на огромный риск — была не была — он готов провести процедуру даже в ущерб себе и забирает мой чек обратно!
Ну, наконец-то с формальностями покончено! Где отец? Я хочу с ним проститься.
О чем речь? Возле дома не было парковки — Ребе встал во второй ряд: надо торопиться, а то его могут оштрафовать.
Все спешно выходят на улицу: Ребе быстро и монотонно бубнит себе под нос отходную молитву.
По ком?
Где стоит его машина??
Где отец???
Рев машин, громкие гудки, крики мечущихся взад-вперед мальчишек-мексиканцев заглушают почти все его слова.
К счастью, машина Ребе не оштрафована!
Теперь все должны в темпе рассесться по своим машинам и, не теряя ни секунды, мчаться за город, в другой штат, на кладбище (где похоронена Мая) за машиной Ребе.
У места погребения Ребе кивком головы подзывает меня. Я подхожу. Ребе кончиками пальцев чуть-чуть приоткрывает крышку гроба.
Это — не акт прощания.
О том, чтобы дать матери побыть пару последних минут со своим мужем, с которым она счастливо прожила 65 лет, не может быть и речи: кладбище — не место для сантиментов!
Просто — по законам Америки происходит процедура опознания тела...
За какую-то долю секунды сквозь узкую щелку я успеваю разглядеть белый саван, в который по древнееврейскому обычаю укутано хрупкое тела отца, осунувшееся лицо, небритые вот уже два дня щеки.
Я машинально киваю в ответ.
Удовлетворенный Ребе захлопывает крышку.
Больше в этой жизни я отца не увижу.
***
А пока красавица-Вена уже начала примерять свои вечерние неповторимые наряды.
Мы все стояли впятером, плотно прижавшись друг к другу, в телефонной будке для международных переговоров.
Нью-Йорк на проводе.
У мамы перехватило дыхание. Она молча передала трубку отцу — с ним та же история. Трубку взял я.
Собрав волю в кулак и стараясь придать голосу как можно больше бодрости и оптимизма, я восклицал:
— Здравствуй, Майечка! Мы уже в Вене! Скоро будем в Америке!
— Поскорее бы... — еле выдохнула трубка.
***
Но путь в Америку оказался неблизким.
Все началось с того, что перед самой демобилизацией в наш полк завезли... атомные бомбы!
Так я получил в ОВИР-е свой первый отказ.
После этого добрые люди посоветовали мне подать на апелляцию.
Через 6 месяцев я получил второй отказ.
Те же добрые люди объяснили: не подмажешь — не поедешь!
К нашему большому счастью, в это время по Житомирскому КГБ был издан приказ, что все его сотрудники обязаны иметь хотя бы законченное среднее образование. Толпы рыцарей плаща и кинжала ринулись в вечернюю школу в центре города, где работала преподавателем математики и классным руководителем моя мать.