– Ты что, тоже подался в прорицатели? – невесело усмехнулся Джеймс.
– А хоть бы и так, – буркнул Квентин и одним глотком осушил свою кружку.
20
Сидя на стене башни, Линдсей наблюдал за Исабель. Она пересекла плоскую, покрытую травой вершину утеса и остановилась у самого края. Неуемные ветры играли ее пышной косой, раздували подол простого, но изящного темно-зеленого платья, привезенного Квентином и Патриком вместе с остальной одеждой. Девушка была похожа на сказочную фею, неведомо как очутившуюся в этом диком месте; подняв гордо посаженную головку, она огляделась, и солнце, уже прошедшее точку зенита, заблестело на ее черной, как вороново крыло, макушке.
Линдсей вспомнил, как мягки и шелковисты на ощупь ее прекрасные волосы, которые он снова расчесывал и заплетал этим утром. Увы, и тогда, и потом, за завтраком, состоявшим из овсяной каши, Исабель все время молчала.
Молчал и Линдсей, он попросту не знал, что сказать. Только после завтрака, когда Линдсей, снова водрузивший на руку своего сокола, повел девушку осматривать пещеры и туннели, затеплился легкий разговор, но он касался только достопримечательностей Эйрд-Крэга, а не человека, для которого утес на долгие годы стал единственным домом.
Ее видимое безразличие стало угнетать Линдсея. Ему не хватало ее жадных расспросов о жизни на утесе, тонких наблюдений и огонька интереса в ее прекрасных глазах. Но разум подсказывал, что без особой необходимости рта лучше не раскрывать.
Более того, Линдсей избегал близко подходить к Исабель и прикасаться к ней. Он предлагал ей руку на подъемах и спусках, но и только. Даже такие краткие прикосновения заставляли его задыхаться от желания. Чтобы держать себя в руках, он старался не встречаться с ней взглядом.
Скоро она навсегда покинет Эйрд-Крэг, так зачем причинять себе лишние страдания?
По-видимому, девушка была того же мнения. Линдсей заметил, что она тоже старается держаться от него подальше: отворачивается, не поднимает глаз, говорит мало, тихо, улыбается и того реже, да и то как-то отстраненно, холодно. Джеймс решил, что в душе она кипит от обиды, ярости и, конечно, разочарования в нем, своем герое.
Если бы Исабель знала, что близящаяся поездка в Стобо страшит его не меньше, чем ее саму! Но он уже не мог, не имел права ничего изменить, и тому было множество причин. Самая главная из них заключалась в том, что другой возможности обеспечить безопасность обеих девушек Джеймс не видел.
Сидевший на его руке сокол негромко заклекотал, пронзительно глядя на хозяина круглыми глазами. Линдсей окинул питомца внимательным взглядом. Птица не проявляла никаких признаков беспокойства. Со вчерашнего дня Гэвин только дважды устроил истерику: один раз, когда проголодался, а потом из-за какого-то пустяка от испуга. Похоже, терпение и ласка опытного сокольничего все же возымели действие; возможно, положительную роль сыграл и ночной сон, и то, что птица, смирившись наконец с потерей свободы, стала привыкать к новому хозяину. Как бы то ни было, у Линдсея стало спокойнее на душе: будущее Гэвина уже не рисовалось ему в таких мрачных красках, как раньше.
Он снова – в который уже раз за этот день! – погладил соколу грудку и спел строчку из ектеньи. Над ними пролетела юркая стайка жаворонков, но окончательно успокоившийся Гэвин, величественно озиравший небо и лес, даже не посмотрел в их сторону.
Линдсей еще раз искренно за него порадовался. Если так пойдет и дальше, скоро можно будет приступить к следующему этапу дрессировки, когда к лапе сокола привязывают длинную бечеву и отпускают его в самостоятельный полет, приучая возвращаться на руку хозяина. А там, глядишь, подживет поврежденное крыло, и Гэвин вновь обретет свободу…
Но для этого его надо лечить хлебом. Квентин и Патрик как раз принесли свежеиспеченный каравай от Элис, надо его подогреть и приложить к больному крылу. И еще одна забота – смятые хвостовые перья Гэвина; их требовалось распрямить, прежде чем пускать птицу в полет. Для обеих процедур нужна помощь Исабель…
Линдсей поднял голову, собираясь позвать девушку, – сейчас, когда сокол успокоился, самое время заняться его лечением, – но едва его взгляд упал на высокую грациозную фигуру в раздуваемом ветром зеленом платье, как мысли о Гэвине вылетели у него из головы. Все заслонило одно страстное желание: бежать вниз, к Исабель, говорить с ней, смеяться, обнимать и ласкать ее хрупкое тело…
Нельзя, нельзя! Сердце Линдсея зашлось от безысходной печали, и он остался сидеть на стене, провожая девушку тоскливым взглядом.
«Помоги мне, господи, помоги, прошу тебя», – повторял он про себя. Ему стало страшно. Неужели он снова полюбил? Нет, не может быть, только не теперь! Но как еще объяснить этот огонь в крови и страстное желание быть рядом с Исабель? О, если бы он мог предвидеть, какой страшной мукой обернется для него похищение прорицательницы из Аберлейди!
Но его чувства уже ничего не значат: дата обмена заложниц назначена, и скоро виновница его страданий навсегда покинет Эйрд-Крэг.
Радуясь солнечному теплу, Исабель протянула к щедрому светилу обе руки и тут же поморщилась от боли: рана в правом предплечье еще давала о себе знать. И все же немного размять и согреть затекшие мышцы было приятно.
Здесь, на вершине парившего над лесом утеса, недоступной даже для поднимавшегося над деревьями тумана, девушка в первый раз в жизни почувствовала себя по-настоящему свободной, и это ощущение захватывало, кружило голову!
Только сейчас она поняла, как тесны были рамки отцовской опеки в Аберлейди. После смерти матери Исабель, по сути, стала затворницей в родном замке. Ей разрешалось его покидать очень редко. По святым дням она отправлялась в сопровождении отца на мессу в Стобо, раз или два в год – на ярмарку вместе с кормилицей, а иногда отец приглашал ее покататься по окрестным холмам. Странно, что такая замкнутая жизнь до сих пор не вызывала у Исабель ни удивления, ни протеста.
У нее совсем не было друзей, очень мало родственников и слуг. Чтобы скоротать время, она много читала (в основном стихи и труды святых отцов), вышивала, вела домашнее хозяйство и, конечно, предсказывала будущее, когда ее просил об этом отец.
Однако, с тех пор как он попал в плен, многое изменилось. Во время ужасной, полной лишений и горя осады Аберлейди Исабель словно очнулась от многолетнего сна и окончательно пробудилась, оказавшись в руках Линдсея. Испытания помогли ей стать самой собой, проявить качества, составлявшие истинную суть ее натуры, о которых она раньше и не подозревала, – неиссякаемую душевную стойкость и жажду свободы. Вот она, судьба: только попав в плен, Исабель поняла, как несвободна была ее жизнь в родном доме.
И вот теперь, когда она ценой таких мук вырвалась из заточенья, Линдсей хочет отослать ее обратно! Только сейчас ее тюремщиком должен был стать не отец, а постылый муж… Но она уже не прежняя покорная Исабель, с готовностью отдававшая свой дар людям, готовым использовать его для своих целей и при этом смотревшим на нее как на слабую женщину, низшее существо, требующее их руководства…
Нет, пророческие видения, за которые каждый раз приходится расплачиваться тяжкими приступами слепоты, нельзя отдавать на потребу корысти. Они должны являться свободно, по милости господа, а не тогда, когда этого требуют другие люди.
Исабель вздохнула – подумать только, если бы англичане не осадили Аберлейди и Джеймс Линдсей не увел ее у них из-под носа, она бы до сих пор не понимала самого главного в жизни и в отсутствие отца, чего доброго, стала бы пешкой в руках пастора Хью и Ральфа Лесли.
Бедный отец… Жив ли он? В последнем видении, которое, к великому удивлению девушки, осталось у нее в памяти, он предстал перед ней изможденным, больным узником. Видение не вызывало сомнений, но относилось ли оно к прошлому, будущему, настоящему или вообще имело символическое значение, – этого Исабель не знала.