«Должно быть, все дело в сложении, – подумал Гай. Обе тощие и никогда не растолстеют. В старости высохнут как хворостины. Говорят, была одна старуха, которая выжила из ума и иссохла так, что ее считали сухой веткой и держали в углу. Обращались к ней, только когда возникала надобность посечь детей…»
Он и сам не понимал, откуда у него взялось время вспомнить древний анекдот, которым насмешил когда-то мать Талиессина господин Адобекк.
Сиган подбежал с факелом, шумно дыша.
– Погоди, без света не ровен час споткнешься, – пропыхтел Сиган. – Сломаешь себе шею. Говорят тебе, будь осторожнее!
– Не сломаю, – сказал Гай и осекся: он едва не проговорился о том, что хорошо видит в темноте.
Главарь мятежников остановился перед своими людьми. Они почти одолели женщину. Один держал ее за локти, другой тянул за волосы. Покрывало упало с ее головы и смутно белело во мраке.
– Кто такая? – спросил Гай.
Женщина молчала. Ее грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Один рукав красивого платья с меховой оторочкой был порван, в прореху виднелась царапина. На загорелом лице поблескивали светлые глаза, свет факела совершенно тонул в них.
– Связать – и в крепость, – махнул рукой Гай. – Я потом с ней поговорю. – Он обернулся и бросил быстрый взгляд на тех, кто поймал женщину: – Пальцем ее не трогайте! Если она важная дама, мы ее хорошо продадим, а если обычная дура – проучим после того, как она ответит мне на пару вопросов.
– Ясно, – пробурчал один, а другой молча кивнул.
Гай ушел, не оборачиваясь. Женщина пристально смотрела ему вслед, и он чувствовал на себе ее взгляд. Она не вызывала у него ни особенного интереса, ни тем более желания. Сейчас он просто хотел спать.
Наверное, Гай мог бы устроиться на ночлег в какой-нибудь из многочисленных отдельных комнаток охотничьего домика. Здесь имелись недурно обставленные места для уединения. Но Гай предпочел ночевать с остальными, поэтому он просто расстелил плащ под столом, как будто желая скрыться от взоров мозаичного короля Гиона и его развеселой свиты, и растянулся на полу, подложив руки под голову.
Все тело у него ломило, и Гай ощущал, как заботы и усталость минувшего дня переплавляются в его душе в некое необъяснимое веселье. Никогда прежде он не чувствовал себя таким живым.
«Я взрослею, – сонно тянулись в его голове неспешные мысли, – и становлюсь все больше и больше Эльсион Лакар. В эльфах слишком много жизни. Я и раньше не раз думал об этом, но никогда прежде я этим не был… Близость чужой смерти только усиливает чрезмерность моей жизни. Еще одна любопытная особенность. Интересно, она только моя – или так происходит у всех Эльсион Лакар?»
И еще он подумал о женщине, которую крестьяне захватили в лесу. Несомненно, это какая-то знатная дама. Странно, что он никогда не видел ее при дворе. Должно быть, она как раз направлялась к королеве, дабы быть представленной ее величеству.
Загорелая – любопытная особенность. Такой цвет лица бывает у аристократок, которые увлекаются соколиной охотой и верховой ездой. Должно быть, так оно и есть, особенно если вспомнить, с какой бешеной силой она отбивалась от двух мужчин.
Гаю сделалось забавно: он попытался представить себе их завтрашний разговор. Хотелось бы знать, какие мысли бродят сейчас у нее в голове. Можно будет спросить. Наверняка она ответит – она гордая и не станет отмалчиваться. Непременно наговорит ему разных гадостей.
Гай улыбнулся в темноте и провалился в сон.
– Гай! – услышал он знакомый пронзительный голосок.
Крепкие липкие ручки сильно толкали его в бок, тормошили, тянули за волосы.
– Гай! Гай, проснись! Я хочу мое!
Он со стоном приоткрыл глаза.
В темноте, почти совершенно не разгоняя мрак, коптила маленькая масляная лампа. Она освещала только грязную руку: пальцы с черными обломанными ногтями, ссадины, цыпки.
– Что тебе нужно, Хейта? – пробормотал Гай. – Я только что заснул. Давай поболтаем завтра.
– Нет уж, сегодня! – настырно приставала она и, видя, что он снова опускает веки, с силой ткнула его под ребра. – Не спи! Гай!
Он сел, поморгал.
– Поставь лампу на пол, – приказал он. – Из-за этого коптящего уродца я ничего не вижу.
Хейта поставила лампу возле его ноги и растянула рот в плаксивой ухмылке.
– Кто коптящий уродец? Я?
– Нет, лампа.
– Нет, я! Ты меня ненавидишь, да?
– Хейта, я взял тебя в отряд, я не выгнал тебя, даже не заставил умыться. С чего ты вообразила, будто я тебя ненавижу?
– А «уродец»?..
– Я уже сказал, что ты не уродец, – с широченным зевком ответил Гай. – Довольно об этом. Что тебе нужно от меня да еще так срочно?
– Смотри.
Она чуть отодвинулась, и Гай увидел, что среди спящих лежит труп. Хейта, торжествуя, перевернула покойника лицом вверх, и Гай узнал Мельгоса.
– Видишь? – сказала Хейта. – Это их капитан. По одежде понятно и по лицу. Я видала, как он распоряжался: «Вы – сюда, вы – туда, отсюда – стрелять, тут поджигать»…
– Это ты притащила его сюда? – спросил Гай удивленно.
Хейта с торжеством кивнула, и Гай подивился ее немалой силе: Мельгос был человеком довольно крупным. К тому же Хейта принесла его вместе с его оружием и кирасой.
– Скажи мне, девочка, зачем ты приволокла на себе тяжеленного покойника прямо в комнату, где спит полным полно народу? – осведомился Гай как можно мягче. – Дорогая моя, здесь ведь и без того дышать нечем!
– Я твоя дорогая? – быстро спросила Хейта.
– Вообще-то это было вежливое обращение мужчины к девочке, – сказал Гай. – Но в нашем с тобой случае я действительно считаю тебя весьма дорогой.
Хейта подозрительно надула губы.
– В каком смысле? В смысле цены?
– В том смысле, что ты хорошая, Хейта.
– А! – Она просияла. – Ну, я так и думала. Помнишь, ты мне сказал насчет пращи?
– Насчет пращи?
– Если я убью их командира, ты сделаешь меня своей любовницей.
Гай нахмурился: он и впрямь брякнул что-то в таком роде. Вероятно, счел фразу красивой и подходящей моменту.
– Это их командир, и он мертв, – сказала Хейта.
– Многие после этой ночи мертвы, – заметил Гай.
– Гляди внимательнее. – Хейта подняла лампу с пола и поднесла к телу. Она посветила на лицо Мельгоса, и Гай увидел, что висок Мельгоса проломлен.
– Ты уверена, что это не удар от дубины?
– Нет, – сказала она. – И ты тоже будешь уверен, когда рассмотришь повнимательнее. Это от камня из моей пращи. Я тебе нарочно его оставляю, чтоб без сомнений. Ну так что?
Гай взял ее за руку, слабо сжал горячие пальчики.
– Хейта, – сказал он, – мое слово остается в силе. А сейчас давай спать.
– Обещаешь?
– Я же поклялся.
Она счастливо вздохнула, загасила лампу и юркнула к нему на плащ. Он со вздохом обнял ее и почувствовал, как горячее тельце прикорнуло у него под мышкой.
Талиессин всегда легко засыпал и легко просыпался; поэтому и Гай проснулся первым из всей своей разбойничьей шайки. В комнате, где когда-то пировали друзья короля Гиона, сейчас храпели все, даже бдительный Сиган, даже маленькая Хейта. Молчали лишь двое: Мельгос, потому что был мертв, да вот еще этот непонятный Гай.
Четвертое утро мятежа окончательно похоронило труп изначального бунта. То, что народилось сейчас, больше не имело никакого отношения к возмущенным крестьянам господина Алхвине. Все сделалось серьезней. Этот второй новорожденный был крепче, сильнее, долговечней, и сегодня Гаю предстояло основательно поразмыслить над его судьбой.
Он высвободился из детских объятий Хейты и положил на чумазую ладошку свою застежку от плаща – чтобы девочке не было скучно, если она проснется и увидит, что его нет рядом. Осторожно вышел из комнаты.
Солнце только что встало, оно было прохладным и едва начало набухать жаром. Все запахи в лесу обострились, все краски сделались отчетливыми и на короткое время утратили оттенки: зелень потеряла малейший намек на синеву или желтизну, из красного исчезли воспоминания о лиловом. Все было ярко и строго, все взывало к сосредоточенности.
Частокол местами был закопчен и вонял головешками. Свежая могила бугрилась рыхлой спиной; казалось, там копался огромный крот. Дырявый солдатский котелок по-прежнему валялся у старого кострища. Кажется, единственная вещь, которой ничего не сделалось.