— Ладно, — со вздохом произнес Ренье. — Подай мне напоследок воды и пожелай удачи.
Обтерев лицо полотенцем, Ренье вышел на ристалище. Солнце стояло теперь в зените, горячие лучи обожгли молодого человека. Он невольно зажмурился, а когда открыл глаза, то очень ярко и отчетливо увидел перед собой противника. Также одетый во все белое, Фастрадин рассматривал Ренье почти с детским любопытством, доверчиво и откровенно.
Подбежали слуги, подали им настоящие шпаги с остро отточенными клинками. На земле был выложен плоскими цветными камнями небольшой лабиринт, чтобы имитация дуэли была возможно более близкой. По правилам каждый из противников имел право войти в лабиринт только своими воротами — и покинуть его также можно было только через свои ворота. Выступать за пределы лабиринта запрещалось. Поединок длился до первого красного пятна на одежде.
Ренье двинулся между камнями вперед. Фастрадин ждал его почти у самого входа. Они отсалютовали друг другу, и Ренье почти сразу сделал первый выпад. Фастрадин легко уклонился и сделал ответный выпад. Это выглядело не столько как стремление задеть противника, сколько как проявление обычной вежливости.
— Здравствуйте, мой господин.
— Здравствуйте, мой господин.
Ренье чуть отступил. Фастрадин тотчас надвинулся на него и вдруг обрушил целый град ударов. Ренье едва успел отбивать их. Фастрадин не позволял ему даже перевести дыхание, непрерывно атакуя.
«Долго так он не сможет, — подумал Ренье. — Впрочем, и я тоже…»
Бешеный темп, заданный этим юношей, новичком при дворе, держался почти две минуты, а затем, видя тщетность своих попыток пробить защиту Ренье, Фастрадин отступил и отсалютовал.
Оба тяжело переводили дыхание. Ренье чувствовал, как пот бежит под одеждой. Он поднял лицо к солнцу, чтобы оно высушило кожу. И в то же мгновение увидел королеву.
Она сидела под балдахином, на своем переносном троне. Хрустальная чаша стояла на ее коленях. Сейчас королева казалась почти девочкой, лет шестнадцати, не старше. Она не шевелилась, даже, кажется, не следила за поединком. Странное напряжение сковало ее — как будто ей вот-вот предстояло прилюдно совершить неловкость.
Так выглядит просватанная невеста, твердо принявшая решение сказать «нет» — при сватах, при родителях, при гостях, которые уже приготовились отметить помолвку грандиозным пиршеством, при завистливых подругах…
Ренье встретился с ней глазами, и она прикусила губу.
И тогда он наконец понял. Если Ренье одержит верх в этом последнем поединке, королева вручит ему хрустальную чашу. Виночерпий наполнит чашу лучшим вином королевства, и победитель должен будет поднести ее своей даме, дабы вместе распить с ней «напиток любви» — залог их счастливой совместной будущности.
Как это будет выглядеть, если победителем окажется Ренье? Они начнут передавать хрустальную чашу друг другу — точно мещане, пытающиеся проявлять любезность: «Ах, позвольте, господин, это вам».«Ах, я не могу принять такой дорогой подарок». — «Ах, простите, я не могу принять ваш отказ, так что вы извольте уж принять мой подарок»…
Она не боялась выставить напоказ свой роман с юным придворным. Она боялась, что этот роман будет выглядеть смешным.
Ренье со вздохом отсалютовал Фастрадину второй раз, и поединок возобновился. Теперь атаковал Ренье. Может быть, Ренье и отдаст первенство своему сопернику, но прежде он должен убедить и королеву, и Талиессина, и всех знатоков фехтовального искусства в том, что поражение было добровольным, что поступок Ренье обусловили некие тайные причины, а вовсе не недостаток мастерства.
Фастрадин отступал, легко лавируя между цветными камнями, а затем споткнулся, и один из камушков откатился в сторону. Теперь лабиринт стал гораздо меньше: по правилам за границей разорванной линии фехтовать запрещено.
Ренье сделал еще один выпад, а затем, метнув взгляд в сторону своей дамы, на миг открылся. Он знал, что сейчас произойдет, и заранее зажмурился. Но боли не почувствовал: кончик шпаги был слишком острым — он рассек кожу почти незаметно. На белой одежде Ренье выступила кровь, пятно начало быстро расплываться.
Фастрадин выдернул из раны клинок и, тяжело дыша, отступил. Ренье продолжал стоять на ногах. Жгучий пот заливал его лицо, кусал глаза и губы. Ренье моргал, и лицо королевы расплывалось перед его взором. Благодарное, бледное, полное невыразимой нежности. Она смотрела на него так, словно он заступился за нее, не позволил выставить ее на посмешище.
Ренье пошатнулся, и Фастрадин бросился к нему:
— Я сильно вас ранил, мой господин? Я не хотел это оружие слишком остро заточено…
— Нет, — сказал Ренье, хватаясь за его руки. — Просто помогите мне добраться до палатки.
Они вместе вышли из «ворот Ренье». К раненому подбежал прислуживающий паренек. Ренье криво улыбнулся Фастрадину, и тот, с облегчением избавившись от обузы, помчался к королевскому балдахину — получать награду. Ренье представил себе, как волнуется сейчас дама, чье сердце жаждет завоевать влюбленный Фастрадин; ему стало ужасно грустно, и он, зевая, улегся в своем шатре.
— Позови моего брата, — попросил он паренька. — Только сперва перетяни мне плечо потуже. Проклятье, такая жара, и из раны хлещет…
Звать Эмери не пришлось, он явился сам, и с ним Генувейфа.
Увидев простертого на земле бледного Ренье, Генувейфа растянула рот, заревела и сквозь слезы сказала:
— А я-то думала, ты победишь! Я так хотела эту чашку!
«Я дурак, — подумал Ренье. — Я ведь действительно мог отдать выигранный приз Генувейфе… Эльфийская любовь — проклятие. Не нужно было смотреть королеве в глаза…»
За стенами шатра послышался громкий шум.
— Скачки начинаются, — пояснил Эмери.
— Иди посмотри, — пробормотал Ренье.
— Нет уж, — отозвался Эмери, — мне теперь не до скачек. Уида и без нас как-нибудь выиграет состязание, а я лучше посижу здесь с тобой. Все равно там слишком жарко и очень шумно. Что до скачек, то я их терпеть не могу — еще со времен бедного покойного Кустера.
Он говорил монотонно, ровным голосом, говорил долго-долго, пока не убедился в том, что Ренье спит. После этого он замолчал и, устроившись рядом, стал слушать, как шумит вокруг их шатра празднество.
Скоро потянулись протяжные жалобы флейты; недовольные, вступили барабаны, а затем начали безумствовать клавикорды: складывалась новая симфония. Эмери пошарил в шатре в поисках того, на чем можно писать, и в конце концов взял белую тунику брата. Обугленной палочкой набросал несколько нотных знаков — общую тему, бережно свернул и отложил в сторону.
Спустя несколько минут Эмери почувствовал, как его клонит в сон, и под праздничный грохот он преспокойно заснул рядом с братом.
Скачки проводились прямо на большой дороге, что вела из столицы на север. Дорога эта была достаточно широкой для того, чтобы десять лошадей проехали по ней в ряд. Разумеется, всякое иное движение здесь было прекращено; по обе стороны скакового поля были выставлены заграждения. Несколько купеческих караванов и десятка три крестьян, направлявшихся в столицу, застряли у кордона вместе со своими лошадьми и телегами. Но никто не роптал и не жаловался; напротив, многие были очень довольны случайностью, которая позволила им присутствовать на придворном празднике.
В зеваках из соседних деревень и предместий тоже не было недостатка. Если на фехтовальные поединки простонародье не допускалось, то глазеть на скачки могли все без исключения.
Вдоль дороги разместились зрители. Королева наблюдала за скачками стоя; балдахин сняли с трона и установили на четырех шестах.
Талиессин нахлобучил широкополую шляпу, чтобы защититься от пылающих солнечных лучей. В руках он держал огромный кувшин с сидром, откуда то и дело отхлебывал. Всякий раз выныривая из кувшина, он улыбался мокрыми от капель губами.