Несмотря на то, что он смотрел против света, глаза выхватывали главное: невероятно гибкая талия, зеленые бездонные глаза, густые ресницы, нежная кожа лица, волосы — черный янтарь, — собранные в пучок серебряными заколками. Она излучала одновременно достоинство и бесконечную притягательность. Тысяча невозможных желаний всколыхнулась в сердце Яго, потерявшего дар речи. Растерянный, он улыбался, поняв, что девушка по-настоящему вернулась к жизни его усилиями. Для него этот день стал лучшим со времен создания мира.
Тем не менее он снова спросил себя, кем же могла быть эта иноверка, окруженная роскошью, вдали от своих заключенная в маленьком замке. Он знал, что мавританский квартал находится в Санта-Каталине, грязном районе близ Алондиги и Адарвехо, и никто из его обитателей, каменщиков и продавцов бобов, не мог и мечтать одеваться в такие одежды. Пышность султанских дворов, о которой ему много и со вкусом рассказывал его друг Бен Халиб, как раз и представала воочию в этой комнате, двери которой ежедневно распахивались перед ним.
— Можешь идти, Хаким, я тебя позову, — сказала она провожатому.
— Вижу, вы просто сияете, словно невеста, — произнес лекарь, нарушая очарование тишины. — Для целителя нет большей радости, чем видеть здоровой свою самую прекрасную пациентку.
— Вы всегда так любезны, сеньор Яго. Я вам обязана жизнью, которую едва не потеряла, так и не познав ее радостей, потому что от ее бед я успела настрадаться предостаточно, — тихо сказала она, приглашая юношу сесть и отведать нарезанную дыню, изюм, сваренный в меду, и жасминную воду. — Меня уже совсем не тошнит, не кружится голова, прошла горечь в горле, нет больше этого противного чувства пустоты и бессонницы — все благодаря вашему мастерству.
— Вы избежали смерти благодаря собственной воле к жизни, а еще потому, что выпили всего один глоток этой отравы. Я лишь помог вам побороть недуг с помощью этого чудесного средства — настойки Фарука, которую я вам дал, — скромно отвечал он.
— Я знаю все, но поверьте: есть еще одна причина, что помогла мне уйти от верной смерти, — прервала она его. — Это кусок пергамента, который я нашла рядом с моим Кораном. Там между страниц я храню десятки коротких молитв и сначала подумала, что он выпал из книги, когда ее перекладывала одна из моих служанок. Но, прочитав записку и рассмотрев почерк, я поняла, что это не мое. Грубая бумага, торопливый стиль, этот странный стих из Корана — все насторожило меня, я почуяла опасность. Только отпив, я поняла ее роковой смысл, хотя уже было поздно… Но, к несчастью, я потеряла эту записку.
— Наверное, это она и есть? — сказал Яго и, вытащив клочок пергамента, положил его перед изумленными глазами назарийки [34]. — Я чувствую себя воришкой, но вы мне напомнили, и я как раз собирался вернуть вам ее.
Девушка слегка покраснела, блеснули в улыбке ее белые зубы, легким жестом она взяла листок. Голос ее дрогнул, когда она прочла стих из Корана, глядя в пустоту перед собой:
— «О жены пророка! Кто совершит из вас явную мерзость, той удвоено будет наказание вдвойне. Ведь для Аллаха это — легко!» Это из суры «Аль-Ахзаб» [35], книга Дружбы. — Ее голос наполнился печалью. — С того момента, как я прочла это, не перестаю думать, как попала сюда эта записка и с какой целью.
— Так, наверное, этот негодяй, который подсыпал яду в бокал, своей рукой и написал про собственное душегубское деяние.
— У меня уже нет сомнений, что Всевышний охраняет меня своей милостью. Однако в Севилье многие думают, что я впала в смертный грех, и вот я стала целью злобной мести.
Яго воспринял эти слова как верный признак того, что ее скрытность и нежелание рассказывать о своих заботах наконец стали сходить на нет. Девушку мучили сомнения перед неизвестностью. Сердце ее нуждалось в дружеском участии, грудь с волнением вздымалась, а на глазах выступили слезы.
— Вы могли бы сказать мне, что вас так печалит. Мне можно довериться, я очень хотел бы стать вашим бескорыстным другом, — сказал он, прямо глядя в ее лицо. — Я все время спрашиваю себя, кто вы, потому что не нахожу объяснения тому, что вас окружает.
Таинственная незнакомка откинула вуаль с лица и присела на скамейку у окна. Расправила тунику, тронула локоны на висках, браслеты на запястьях и приступила к рассказу:
— Ну так слушайте. Зовут меня Субаида бинт Умар, здесь меня называют назарийка и держат как заложницу Кастилии, вроде разменной монеты между нашими враждующими странами. — Эти слова прозвучали будто из самой глубины ее исстрадавшейся души.
Яго взирал на нее с возрастающим изумлением:
— Вы заложница короля?
— Именно так. Я дочь благочестивого Умара Бен Хакима, родного дяди короля и султана Гранады Юсуфа, которому должно быть стыдно перед Всемилостивым за свои прегрешения.
— Так вы пленница, Боже праведный! Вот почему столько таинственности вокруг, просто ваш опекун боится потерять вас. Вы — гарантия мира между двумя враждующими государствами.
— Согласие между владыками в обмен на устранение меня из мира, который я любила, — призналась она, вздохнув. — Мои несчастья начались, когда король Альфонс несколько лет назад завоевал Калат-ибн-Заид [36] в Хаэне, где мой брат был алькальдом. После поражения Юсуф, мой двоюродный брат, вынужден был принять унизительные условия мира, которые затмили его разум. По одной из статей договорились, что троих детей-подростков из султанской семьи назари отдадут в качестве заложников, чтобы гарантировать выплату контрибуций.
И эти ифрис адовы, и мстительный перст Юсуфа, который взвалил на моего брата вину за поражение, выбрали меня вместе с моими двоюродными братьями.
— Наверное, вы были совсем девочкой, — предположил Яго, вконец заинтригованный.
— Мне только-только исполнилось тринадцать лет, я отчаянно сопротивлялась, не хотела мириться с таким решением. Мои братья находятся в таких же условиях заточения и забвения, один в Вальядолиде, другой в Кордове. Меня сначала поместили в монастырь, потом в эту усадьбу, пожалованную адмиралу Кастилии дону Хофре Тенорио, который обращается со мной как с дочерью, хотя и держит взаперти в этих стенах.
— Отрывать смертного от его корней это, конечно, жестоко.
— Очень жестоко. Я боготворю мир, в котором родилась и росла, лучший из возможных для меня. С тех пор я нахожу утешение во всех книгах, которые только ни попадают в мои руки, учусь без устали, наблюдаю за звездами по моим приборам, играю на виуэле и лютне. После того как меня оторвали от моих близких, я развиваю в себе хитрость лисицы, чтобы выжить при этом лживом королевском дворе, где в избытке склоки и заговоры, которые могли бы ужаснуть своим коварством и дикостью обитателей Гранады, Каира или Багдада.
Яго задумался, потом просветленно улыбнулся, будто стряхнув с себя тяжкий груз, и сказал с пониманием и сочувствием:
— Значит, тот идальго, который велел меня вызвать, а потом так щедро вознаградил за услуги, не кто иной, как адмирал Кастилии дон Хофре. Я должен был сообразить это с самого начала!
Девушка иронически улыбнулась и после неловкой паузы серьезно проговорила:
— Снова не угадали. В ту ночь вы разговаривали с самим доном Альфонсом, королем собственной персоной. Это он вас нанял и сидел с вами, когда я была при смерти.
Яго словно окаменел. Если бы в этой комнате возникла сотня единорогов, покрытых карбункулами, это не пробудило бы в нем такого внезапного и панического страха. Не в состоянии вымолвить слова, он только таращил глаза.
— Да не волнуйтесь вы так, мастер Яго, — улыбнулась девица. — С той самой ночи вы заслужили его уважение и даже восхищение, да я вам это сейчас же докажу.
— То есть кто-то думает, что вы и король?.. — потерянно пробормотал он.
— Да. Злые языки не дремлют, и враги дона Альфонса распространяют слухи по городу, что я стала его любовницей и забираюсь в его постель, будто шлюха какая из Ареналя. Но большей клеветы нельзя и придумать, магистр Яго. С тех пор как я покинула Гранаду, может, это вас и удивит, но ни один христианин в Севилье не запятнал мою честь. Все эти годы я должна была хранить невинность, потому что за меня был уплачен махр, выкуп, моим женихом — моему отцу, они договорились о моем браке, еще когда я была маленькой девочкой. Эти сплетни и злые домыслы при королевском дворе меня измучили больше, чем беспокойные ночи и дикие боли от отравления.