— Не завидуй архиепископу, его кошелек так же пуст, как у тебя после стольких лет войны.
— Зато он его сразу наполнит, случись война с маврами!
Под ритмичное звучание музыки все три платформы, окруженные клубками ряженых в масках, проследовали до улицы Франкос, не прекращая отпускать острые шутки; подросток, изображавший архиепископа, не уставал прикладываться к тощавшему на глазах бурдюку с пахучей слезой Христовой, в то время как остальные «монахи» по мере удаления от кафедрального двора распалялись все более, остроты становились смелее; некоторые показывали из складок сутан большие деревянные фаллосы и делали непристойные движения в сторону публики, которая веселилась вовсю.
— Епископчик, епископчик! — кричали все, подпрыгивая.
— Давайте не будем отделяться и пойдем за ними, — предложила дочь адмирала.
Тем временем музыканты играли серебряными плектрами на лютнях, а еще на свирелях, мельничных трещотках и виолах, подыгрывая куплетам Минго Ревульго, известных по всему королевству:
Шумная кавалькада задерживалась у каждой таверны, где участники шествия именем прелата Санчеса просили подать им стаканчик вина или тарелку рагу с овощами. Вскоре часть сопровождавших, молодежь пораспущенней, разгоряченная парами пива и пряных напитков, стала искать приключений. Начались стычки, часто дело доходило до приставаний к девушкам, скрывавшим свои лица, поэтому «адмиральская» группа по знаку благоразумной доньи Тересы отошла к портику торгового ряда генуэзцев. Запыхавшись, они остановились под латунной вывеской у таверны «Ла Корона», заведения с доброй репутацией, посещаемого итальянскими и ганзейскими купцами.
Здесь царила праздничная торжественность. От канделябров и жаровен исходил мерцающий свет, сандаловые курильницы облагораживали горьковатый воздух. Хозяин таверны раздал гостям тарелки и предложил отведать суп из косули с гранатами и изюмом, жаркое из баранины, приправленное орешками пинии и фисташками, а также некоторые изысканные блюда вроде севильского старинного соуса, запеканки с миндалем, корицей и молоком, и любимое кушанье Яго — аппетитную глазунью с сыром и мясным соусом, которую слуги-мориски разносили по всему залу.
— Сдается мне, тут-то мы и просидим до конца праздника, — обрадовалась Тереса.
Несколько мадьярских фокусников изрыгали огонь изо рта, будто василиски, пораженные святым Георгием, и жонглировали цветными дубинками, из кухонь доносились ароматы чабреца, перца и шафрана, которые смешивались с запахами сальных и восковых светильников. Медик потряс своим кошельком — и тут же на деревянной поверхности стола появились плошки, кувшины, краюхи белого хлеба и дымящиеся миски с кусками вкусного мяса с пряностями, а сверх того пряный напиток из Белеса и перцовая настойка из Торо.
Яго и Субаида с трудом перекидывались словами в общем гаме, не могли они также и затеряться в толпе: за ними смотрел верный Хаким с лицом, будто высеченным из голубой глины, — личный телохранитель принцессы, отправленный с нею в ссылку. Назарийка была бесконечно довольна этой прогулкой в компании со своим врачом за надоевшими стенами усадьбы Тенорио с ее тюремным распорядком. По предписаниям Корана, ей можно было выходить в город лишь в редких случаях, при этом ее всюду сопровождала баскская охрана адмирала и неотвязный Хаким, который по случаю праздника на этот раз был вооружен внушительной кривой саблей и одет в белоснежные зихару и тайласан.
Заложница была наряжена скромно в отличие от других женщин, потому что один из заветов пророка запрещал женщине украшать себя на мирских праздниках — краситься, накладывать формы и использовать одежду, привлекающую внимание мужчин. Голова ее была прикрыта платком, скрывавшим лоб и часть лица, хотя волосы в серебряных заколках и белых цветах рассыпались по плечам. Розовая туника с вышитыми краями облегала ее великолепную фигуру, перехваченную в талии сафьяновым поясом с топазами. Яго боялся на нее долго смотреть, не уставая про себя умиротворенно и завороженно восхищаться: «Клянусь распятием, эта девушка самая красивая в мире!»
Ортега, шумно потягивая легкое вино, не уставал подливать его всем, пока большинство вконец не захмелело. Тереса Тенорио, острая на язык болтушка с золотистыми волосами, с которой врач с удовольствием общался, раскраснелась, сбросила с головы высокое карамьельо[65] и, заслышав звуки музыки, увлекла часть компании танцевать грациозную гальярду[66].
К ней немедленно присоединились Андреа и Ортегилья, Фарфан и еще одна матрона с пышной грудью, так что скоро «Ла Корона» превратилась в сплошной танцевальный круговорот, сопровождаемый всеобщим пением в шафранном дыму светильников. Десятки посетителей вовлеклись во всеобщее веселье, не сдерживая плотских вожделений, безнаказанно поглощаемых полумраком салона, в то время как врач с заложницей вели разговор о всяких пустяках, чуждые царившему вокруг сумасбродству. Девушка, с улыбкой внимая речам медика, призналась:
— Ты говоришь как трубадур, мое сердце в смущении. — Она дотронулась до его губ своими тонкими пальцами. — Если бы мы могли как-нибудь провести Хакима и куда-нибудь сбежать, чтобы нормально поговорить.
— В этом пандемониуме сие невозможно, хотя идея заманчива. Знаешь что, мне тоже нужно поговорить с тобой. За последнее время произошли события, которые меня очень беспокоят, — намекнул Яго.
Гранадка широко раскрыла свои прекрасные глаза и взглянула на него кротко и почтительно, от нее исходил свежий запах мускуса.
Тут Яго отвлекся на громкий скрип ближней двери.
Он узнал их по ярко-красным плащам, суконным шапкам и башмакам из красной кожи. Они ворвались внезапно, спустившись по лестнице «Ла Короны» и заполонив салон, бесцеремонно оглядываясь по сторонам и толкая посетителей. Остановились прямо рядом с их столом, ожидая хозяина таверны, который, рассыпавшись в любезностях, предложил им стол, предназначавшийся для особых гостей. Яго успел узнать белокожего щеголя, который настойчиво разглядывал их у кафедрального собора; теперь он услышал его властный тон, увидел перевязь и эфес шпаги, на котором был выгравирован девиз, — разобрав его, он почувствовал холодок в груди. Между арабесками богатого орнамента был виден зловещий девиз: «Hoc opus est» [67].
С неприятным чувством медик спрашивал себя, разглядывая этого типа сверху донизу: «Так, значит, убивать — это его работа?» По всей видимости, для неизвестного пронзать тела ближних было обыденным занятием, о чем и гласила надпись на его клинке, и он не стоил подобного внимания, так что Яго вернулся к беседе с назарийкой. Между тем их сотрапезники продолжали танцы, благородные танцевали со своими, простой люд со своими, в то время как вновь прибывшие вовсю позволяли себе вольности в отношении девиц своей компании, которые без стыда поддавались их приставаниям.
Неожиданно в тот момент, когда Яго наливал в бокал девушки медовый напиток, какая-то женская фигура встала между ними. Незнакомка нагнулась и слащаво подмигнула обоим. Спокойствие было нарушено. Яго возмутился. Известная в городе сводня — крысиные глазки, лоснящиеся волосы, организатор тайных встреч и любовных приключений — показала им сальный мешочек и тут же, к их изумлению, сыпанула из него какого-то порошка в бокалы.