Во дворе свистящий ветер заставлял всех кутаться в плащи и накидки.
Хирурги из лазарета, одетые в свое лучшее платье, занимали привилегированные места. Среди них был и Яго, беспокойно мявший свою шляпу с пером. Весь персонал без исключения ожидал прибытия короля, главного покровителя Братства Пилар, который находился в городе, готовя кампанию против мавров.
Наконец послышался стук посеребренного шеста церковного жезлоносца, и высшие чины ордена вошли в церковь, где горели свечи и источали благовония курильницы, и преклонили колени на скамеечки для молитвы, обшитые бархатом. Яго не мог удержаться, чтобы не поднять взгляд на внушительную фигуру короля, одетого в дамасский камзол, обшитый изображениями львов и крепостей, и в шапку из собольего меха. Его волосы и борода отсвечивали золотом, а хорошо знакомый профиль напоминал ястребиный.
Рядом с ним горделиво стоял на коленях принц Педро. Он поводил бровями, морща свой выпуклый надменный лоб и опираясь на шпагу с выгравированным грозным девизом. Кругом толпились должностные лица и дворяне; все молящиеся просили помощи у Богоматери в деле резания глоток и отрубания голов иноверцам. Церковь заполняли песнопения, воздух был душным. Под конец священник произнес De Profundis [73] за упокой душ братьев, которые погибли в боях. Присутствовавшие воины отдали честь, оружие грохнуло о плиты, как сто молотов по наковальням.
Неожиданно служитель культа прервал молитву, а с ней и музыку органа, и все взгляды обратились на изображение девы Пилар, рядом с которой, по обыкновению, стояла сестра Гиомар, охваченная экстазом, вместе с матронами женской обители и неразлучным карликом Бракамонте. Лик женщины стал белее мрамора, и она, будто пораженная стрелой, пала на пол в безобразных конвульсиях. Распростершись на холодных плитах, в складках одежды, она походила на смертельно раненного червяка. Началось всеобщее смятение, однако никто не двинулся с места. Яго в тревоге дернулся было помочь ей, но Исаак остановил его.
— Не трогай, она в трансе. Мы ничего не можем сделать, — предупредил он.
Все уже достаточно знали о припадках богомолки, которые предполагали общение с блаженными и ангелами. После приступов на нее накатывали видения, она источала целый шквал предсказаний и сумбурных посланий, потом при всеобщем возбуждении и воодушевлении происходило какое-нибудь чудо. Карлик поправил ей язык, вставив в рот платок и почтительно вытер пену, вытекавшую изо рта. Она мычала; глаза закатились, лицо ее исказилось в дикой гримасе, а тело корчилось, словно она была одержима сотней дьяволов. Священник, обильно потея под облачением, подошел к ней с вытаращенными глазами и, подняв распятие, попытался заговорить падучую.
— Exsurge, Domine! [74] — изрек он на бесполезной латыни, надеясь на чудо.
Наконец конвульсии прекратились, и перламутровая бледность монахини сменилась живым цветом кожи, взгляд ее из мутного стал прямо-таки сверкающим. По храму витал сверхъестественный ужас, но тут она благостно улыбнулась, будто спускаясь из потустороннего мира, где общалась с целой когортой архангелов, и принялась бормотать бессвязные слова; присутствующие стояли тихо, но король тем не менее поглядывал на нее со скептическим видом и что-то едко шептал магистру Калатрава [75]. Ни для кого из жителей Севильи не было секретом, что популярная в народе воинствующая монахиня водила дружбу с королевой Марией, которую дон Альфонс XI презирал всем сердцем.
Тем не менее все жаждали выслушать внеземное послание и навострили уши. Донья Гиомар театрально приподнялась, поддерживаемая бесформенным карликом Бракамонте, и, опершись об амвон, набрала в грудь воздуха. Тут же, будто только что из рая, громким голосом она рассказала о своем видении, завораживая присутствующих поднятыми над головой перстами.
— Exuadi verbum meum, et intende mihi [76]. Овладел мною дух Господень и просветил меня. — Она глубоко вздохнула и, глядя в пространство, исступленно заговорила: — Пятый ангел вострубил. Отворился кладязь бездны. И вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы, чтобы делала вред только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. Царем над собою она имела ангела бездны; имя ему Аваддон. Одно горе прошло; вот, идут за ним еще два горя[77]. Господь мой, ты один это знаешь!
Здесь она удалилась, в церкви витал ропот скептиков и шепот пораженных этой речью.
— Что она этим хотела сказать? — спрашивали люди друг у друга.
Яго трагический тон провидицы показался фальшивым и экзальтированным. Тем не менее напрашивалась мысль, что «послание» как-то странно соотносится с последними событиями. Присутствующие в недоумении перешептывались, король с плохо скрываемым раздражением перекрестился и с достоинством встал.
— В канун кампании против мавров эти прорицатели уже надоели, — с пренебрежением поделился он с магистром де Алькантара, который сердито ответил:
— Эта женщина — притворщица! Бог видит, они играют с огнем!
«Болезнь этой монашки является следствием патологии, — размышлял Яго, — однако то, что она провозгласила, свидетельствует об обратном. Кто говорит ее устами? Ангел или сам дьявол? Или ее замутненный мозг? Но слушать ее страшновато».
Весть о случившемся событии распространилась с быстротой молнии и, питаемая суевериями, обсуждалась слонявшимися по обители больными и посетителями. Вскоре группы богомолок, продавцов религиозной атрибутики и собирателей реликвий стали набиваться в помещение храма, они брали святой воды из чаши и заполняли клирос. Капеллан попытался их утихомирить, но в испуге укрылся в ризнице со своими служками. Между делом карлик Бракамонте раздавал ладанки, благословленные доньей Гиомар, и якобы клочки ее монашеского чепца, получив за это целую кучу мараведи, которые уродец ловко засовывал в свою суму.
— Мать Гиомар, мать Гиомар! — только и слышалось повсюду.
С боязливым благоговением целая свита убогих людей, испуганных жителей и истовых богомольцев сопроводила отмеченную Богом сестру в ее монастырскую келью, к ним присоединился целый выводок детей, пришедших по песчаным тропам Сан-Висенте, заляпанным коровьим пометом. Теснясь и толкаясь, они тянулись потрогать складки ее одеяния и просили заступничества за своих больных близких. Монахиня — воплощение девственности и небесной святости для всего этого люда — шествовала с высоко поднятой головой, как будто пережитый приступ эпилепсии только придал ей жизненных сил и еще выше приподнял над убогостью этого света. Тем временем желчный карлик, плюясь и толкаясь, суетливо ограждал ее от поклонников.
— Исцели нас, матушка, освободи нас от злых козней! — голосили страждущие.
— Дайте, дайте мне дотронуться до ее одежды! — взывал какой-то паралитик.
Взбудораженная паства столпилась у входа в обитель состоятельных монахинь в ожидании чудотворных деяний виновницы ажиотажа, которая, отведав полуденных монастырских кушаний, вышла из здания, чопорная и торжественная, словно из другого мира, и протянула руки к полупарализованным больным, коих было здесь немалое количество, раздавая им пластыри от крупа, травяные настойки от запоров и отхаркивающие микстуры, за которыми люд протягивал руки в отчаянной толчее.
— Матушка, мой сынок страдает от порчи, полечите его! — умоляла косоглазая женщина.
— Молитесь святой Агеде и заверните этот можжевеловый крест в свою косынку. Закажите матери-привратнице три мессы — и все пройдет, — ответила ей Гиомар и обратилась затем к старику с непомерно вздувшимся животом. Вытащив упругий прут из своей сумки, ему она, возвысив голос, назначила следующее: — Брат, засуньте этот зонд в задний проход. Козий жир, капуста и навоз освободят вас от нечистот, гниющих в вашем животе. Вверьте свою судьбу святому Клименту, пожертвуйте лепту в молельне.
75
Рыцари испанского религиозного ордена, активные участники Реконкисты, которых короли стремились подчинить себе непосредственно.