Очарованный раскрывшейся перед ним идиллической картиной, он быстро спустился с облаков на землю:
— Бога буду молить, чтобы судьба просветила нас, как должно, Субаида.
Легкий бриз прошелся по деревьям; молодой человек обнял девушку за плечи и сказал утешительно:
— Субаида, зима — не век, я не задержусь с приездом.
— Моя душа пережила столько несчастий, что потерять тебя — все равно что умереть. Быть может, мои чувства повлияли на мой разум. Но мне все ясно. Однако забудем об этом, у нас совсем немного времени до отъезда.
— И все-таки я очень боюсь за твою безопасность. Чума, хоть и начинает спадать, остается невидимой и опасной, да еще эти убийцы гранадские где-то бродят. Я не успокоюсь, пока ты не окажешься под защитой людей твоей крови.
— Через три дня специальный эскорт довезет меня до Антекеры, где будет ждать мой брат Ибрахим с вооруженным отрядом. Тебе нечего беспокоиться. Потом с каждой новой луной я буду передавать тебе письма через Ортегу. А насчет тайных убийц, то так и знай: они выполнят свое задание, хоть один из близнецов-инфантов да погибнет — а скорее всего, оба. И мое предсказание сбудется.
Небо опустило подкрашенный снизу алым занавес из лоскутных лиловых облаков, апельсины на деревьях стали похожими на красные маленькие созвездия. Оба думали о том, что расставание будет для них непереносимым, их глаза смотрели в сторону востока, на тихую гладь Гвадалквивира, где змеилась лунная дорожка. Он обнимал Субаиду за плечи, она думала о своей запретной любви. Потом, вздохнув, с тоской призналась:
— Я вернусь в Гранаду, так и не исполнив своей священной фары — обета, который я дала, что вырву из рук неверных священную книгу аль-Мутамида; как же я боюсь, что эти богомолки в белых одеждах уничтожат ее без жалости.
— Нетерпимость и ограниченность — опасное сочетание, особенно когда это касается книг и науки, — сказал Яго.
— Но, ты знаешь, я почему-то была очень рада, когда ты мне сказал о знаках на найденных тобой книгах. Нет сомнения, это тома из Дар ас-Суры. А Бер Церцер считается знающим астрономом, он пользуется авторитетом не только в этих королевствах, но и у нас в Гранаде. Будь уверен, он найдет способ вытащить оттуда эти сокровища знаний, и мы наконец получим благословенный Коран.
— И все-таки зачем тебе непременно нужен именно этот? Разве все книги Корана не содержат одни и те же положения? В чем все-таки его особенность?
Она пристально посмотрела на него — иноверца, которого безоглядно любила.
— Как-то я говорила тебе, что часть моей семьи приняла божественное учение о гармоничной жизни. Мы считаем, что Всевышний в своей бесконечной доброте незадолго до конца света направит к людям аль-Мадхи, то есть Избранного, святого человека, сострадательного проповедника, который приведет всех людей к одной вере.
— Вроде мессии-спасителя? — заинтересовался Яго.
— Именно. Так вот, Коран, который принадлежал аль-Мутамиду, известному пифагорейцу, понаторевшему в алхимии, к тому же мученику ислама, заключает на своих страницах некую криптограмму из тайных символов, возможно, цифровых ключей, вписанных им самим в суру аль-Фуркан, то есть «Различение» [140], отчего эта сура, истолкованная в каббалистическом ключе, откроет время прихода Избранного, так же как и дня Последнего суда. Больше того я не могу сказать тебе, чтобы не впадать в грех против моей веры.
— А что заставляет тебя думать, что он находится в здешних подземельях, да и вообще в Севилье?
— Да мы в этом не сомневаемся, все указывает на это. Послушай. — Она вновь демонстрировала свою ученость, будто очаровательная «магистра». — Этот уникальный Коран исчез при таинственных обстоятельствах, бесследно, хотя его легко узнать по потрясающим иллюстрациям, вообще-то запрещаемым нашей верой. Как рассказывают, он был расписан женщинами-копировщицами Баб Макараны, самыми искусными каллиграфами династии Аббадов аль-Андалуса. Речь идет об уникальном рукописном памятнике мусульманской науки. Я не претендую ни на что из той библиотеки, однако этот китаб, или книга, представляет незаменимую сокровищницу знаний для тех из нас, кто призывает ко всеобщему братству. В наши смутные времена нам так пригодилась бы эта мудрейшая доктрина.
В ночной тишине они задержались у источника, попили холодной воды. Субаида, наслаждаясь покоем, растянулась на траве, чтобы усладить слух кастильца:
— Послушай элегию, которую сочинил Бен Лаббана в сокрушенном состоянии духа как раз на берегах этой реки, когда его друга султана аль-Мутамида отправили на гребной лодке в изгнание. Сегодня это мне особенно близко: «Все забудется, только не этот рассвет на Гвадалквивире. После разлуки и отплытия корабля сникли мои паруса, сердце надорвалось в суете прощаний, будто потерянный караван, которого ищет погонщик верблюдов»… Сколько разбитых сердец останется на бесчувственной галере нашей разлуки, Яго, возлюбленный мой!
Жар охватил все тело молодого человека, удары сердца становились все чаще и сильнее, отзываясь на чувственность назарийки, которая потянулась навстречу своему пылкому любовнику. Яго развязал и снял ее зихару из турецкого тюля, заодно сооружая из одежды ложе. Вокруг царила колдовская атмосфера, наполненная ароматом жасмина, слышались ленивые шумы ночного города. Казалось, они парили в каком-то нереальном зачарованном мире, созданном специально для них божествами любви.
Прекрасные и печальные глаза Субаиды глядели в его глаза, когда она подставляла его ласкам налившиеся благоухающие груди, ароматные бедра и нектар нежного, как бархат, низа живота. Яго целовал ее оливковую кожу, нежно ласкал пальцами ее темную ложбинку, они отдавались своим чувствам свободно, позабыв об опасностях и заботах — оба испытывали только страсть, только безграничное влечение.
Он покрывал жаркими поцелуями полностью отдавшееся ему жаркое тело девушки, невыразимо прекрасное, звавшее его к вершинам наслаждения. Перламутровый отблеск лег на ее алебастровые бедра, которые он сжимал не спеша, осторожно, пройдя порог самого острого чувства до мгновения, когда уже не мог различить, был сном или реальностью этот несказанный момент.
Он окунулся в ее лоно, облизывая ее соки, словно это были медовые соты, затем они пылко соединились, прижавшись друг к другу трепещущими телами, их руки сплелись в ненасытной ласке, их губы, искавшие наслаждения, слились в поцелуе, пока прерывистое дыхание назарийки и его судорожный взрыв не нарушили молчания этой ночи, теплой и исполненной счастья.
Потом они лежали без сил и говорили о нереальном будущем, оба полные решимости преодолеть все преграды. Они знали, что им придется пройти пустыню непонимания, что, возможно, судьба принудит их искать спасения в недоступных пещерах, но у обоих хватало на это решимости.
Даже если религия будет им препятствием, разве сила их любви не сможет его преодолеть? Вместе с тем мусульманка понимала, что ее грешная любовь может прогневить родственников. Кроме того, ее беспокоило, что ее двоюродный брат, султан, все еще испытывал какую-то неприязнь по отношению к ней и ее брату, что тоже нельзя было сбрасывать со счетов.
Она увлекла Яго купаться в пруд; вода, обласканная луной, источала прохладу. Тростник под ветром волновал воду, по ней пробегали искрящиеся серебряные барашки, вверху царил безмятежный ночной покой.
— Давай освежимся, пока злые джинны спят.
Они окунулись в аромат водяных лилий, затерянных в шелестящем тростнике, с упоением поплескались в зеленоватом зеркале водоема и снова легли, прижавшись плечами друг к другу. Яго, переполненный переживаниями, пробормотал:
— Субаида, давай стряхнем прошлое — и будь что будет, впереди новая жизнь. Я родился не помню где, часть моей жизни прошла в дороге, а теперь я хочу быть только с тобой, любовь моя.