— Я чувствую себя самой праведной женщиной мира, твоей рабыней. Но случается, в разлуке сердца любимых забывают о своих обещаниях.
— Яго Фортун не может оказаться бесчестным перед самим собой, — заверил он. — Ты и я неразделимы. Наша верность и любовь преодолеют все. У нас столько общего, что огонь нашей страсти никогда не погаснет.
Эта мысль о безусловном единении снова бросила их в сладкие любовные объятия. Речной бриз разносил вокруг восхитительный абрикосовый запах, подлунные трели сверчков пронизывали тишину. Яго слушал жаркое дыхание возлюбленной и покрывал поцелуями ее спутанные волосы. Его переполняла страсть к этой девушке, источавшей благородный аромат мускуса. Она погружала его в сладкие грезы. Она, выросшая на колдовских книгах, могла предсказать скрытую судьбу людей.
Она не была похожа ни на одну из христианских девушек, которых он знал. Ее гибкий стан, вызывавший любовный восторг, волшебная линия бедер, ускользающая улыбка, атласная шея — все это доводило его до неистового восторга. Окутанный благоуханием цветов, он почувствовал сонную тяжесть в веках, но не мог заснуть, думая о неминуемом и невыносимом расставании. Это была прощальная ночь, и он хотел наслаждаться каждым ее мигом.
Быстро пролетели часы, за криком петухов последовала прохлада рассвета, погасившего ночное светило. Пришел новый день и новое время. Они еще не знали, как долго оно будет длиться и что, кроме неизвестности, принесет оно им.
Foetor judaicus [141]
В конце лета, жарким воскресным вечером — подушка взмокла от пота — Яго вспомнил друзей, которых унесла «черная смерть», и пустота в его душе обернулась горчайшей пропастью. Отъезд Субаиды его угнетал.
— Боже мой, что я здесь делаю? — застонал он. Он изнывал от тоски, многие из тех, с кем он был дружен, в панике покинули город — кто из-за чумы, кто из-за политических преследований. В Кастилии было неспокойно. Прошлое не оставляло его, суровое настоящее душило, только Ортегилья Переметный или Исаак могли скрасить его одиночество, выбалтывая на скамьях таверны «Дель Соль» разные слухи и пустяки, о которых говорилось в городе.
Вечером Церцер пригласил его на ужин в «Ла Корону», чтобы поделиться новостями по их общему секретному делу. В тот день весь город только и говорил о поражении кастильского флота в битве с англичанами у берегов Уинчелси [142], а еще о необъяснимом убийстве главного альгвасила города «ряжеными», руководимыми герцогом Альбукерке, любовником-португальцем доньи Марии, этим ненавистным вершителем кастильских судеб. Повсюду расползался страх, умножая страдания народа, которые давно уже перешли все возможные пределы.
— Эти королевства не заслуживают правителей подобного рода, — в сердцах заметил Яго.
— Королева-мать и ее сын руководствуются не справедливостью закона, а местью. Каждый день они попирают законы, своей безудержной ненавистью омрачают и без того нелегкое существование людей. Каждую ночь находят не менее трех-четырех убитых сторонников бастардов, многие идальго не решаются покидать свои дома. Худые времена, друг мой, — жаловался Церцер.
Яго, имея в виду разговоры, ходившие в городе, поинтересовался:
— А откуда эти анекдоты, которые передаются из уст в уста о короле — кутиле, любовнике и задире, что ищет приключений и гоняется за каждой юбкой на улицах Севильи?
Обращенный иудей оглянулся по сторонам, потому что везде можно было ожидать шпионов королевы, и сказал, будто извиняясь за монарха:
— Все эти нелепости происходят из-за его молодости и горячности. Его видели в капюшоне с целой шайкой богатых сынков при свете луны. Они пьянствовали в тавернах «Ла Горгона» и «Семь поворотов», объединившись с отъявленными мошенниками и шлюхами.
Яго улыбнулся, но потом, вспомнив еще один ходивший по городу слух, добавил:
— Говорят, это его работа: смерть дона Тельмо де Гусмана в одной из стычек на улице Кандилехо, а еще нападение на монастырь, где обитает красавица Мария Коронель. Это все правда, сеньор советник? Сдается мне, что это недостойно королевского высочества.
Церцер, откровенно выказывая свое недовольство, ответил шепотом:
— Это так же верно, как то, что он находится под влиянием мавра Банахатима, чернокнижника из Адарвехо, и то, что они в его лачуге гадают на картах и вызывают демонов.
— А что известно о том монахе-францисканце, который победил его в ночной стычке, шпага едва не пронзила сердце? Этим утром больные только и говорили, что о нем и о том, какая суматоха поднялась среди альгвасилов, — спросил Яго.
— Говорят, что это наваррский дворянин, который ходит инкогнито в сутане ордена миноритов, он дал обет скрывать свое имя якобы из-за какого-то греха, который один только Бог может ему простить. Никогда еще Севилья так не развлекалась похождениями короля, эти анекдоты нравятся и простым людям, и всяким канальям. Но есть новости более важные, которые народу неизвестны, Яго, но скоро они заставят пылать Кастилию.
— И что это за новости, советник? — встревожился молодой человек.
— Ходят поразительные слухи о донье Элеоноре. Жизнь этой шлюхи висит на волоске. Эта любовница дона Альфонсо находится в застенке башни Кармона, она уже приговорена и ждет казни. Гнев Португалки не знает границ, несмотря на протесты ее сына дона Педро. Поэтому один из братьев, дон Энрике, тревожась за мать, побывал в Севилье, а потом в кожаной маске сумел скрыться из-под носа стражников в Астурию, в горы Норенья. С ним ушли многие недовольные дворяне, которые теперь готовы поднять мятеж против капризного суверена и его гневливой матери. Грядет междоусобная война, Яго, и это будет пострашнее чумы!
— Боже упаси! А что дон Фадрике, великий магистр ордена Сантьяго? Сдается мне, что смертный приговор, вынесенный ему гранадскими убийцами, никогда не будет исполнен.
— Поговаривают во дворце, что там задохнулись от злобы, когда в качестве великого магистра он принес поздравления королю, своему единокровному брату, зная, что в любой день может стать жертвой заговора. Два раза он уже чудом спасался от покушений при полном бездействии дона Педро: однажды вечером он играл в шахматы, и в спинку его кресла воткнулась стрела; другой раз он проходил по дворам Эль-Караколя в Алькасаре, и на него бросился какой-то мошенник, попытался ударить клинком и тут же исчез за деревьями в садах будто привидение. Благодаря своим командорам [143] он остается жив, но, боюсь, ненадолго.
Яго зябко поежился от стольких неприятных известий и высказал свое мнение:
— Уж не знаю, каким темным знаком — христианским или языческим, небесным или адским — отмечена судьба этих братьев. Боюсь, их неизбежный конец будет достоин греческой трагедии.
Внезапно, когда он произносил эту фразу и разламывал краюху хлеба, вечерний свет приобрл свинцовый оттенок, и со стороны реки пошли грозовые облака. Солнце спряталось за черным пологом, и чудовищный раскат грома сотряс небеса. Казалось, они разверзлись. Тут же стеной хлынула вода, шумный ливень понесся по улицам, по крышам и стенам домов, водный вал — сначала чистый, потом с грязью — подхватил все, что встречал на пути. Канавы переполнились, и все городские отходы потекли к реке, уровень которой стал выше на несколько ладоней. Тем не менее, на взгляд Яго и Церцера, молча взиравших на чудное явление природы, эта летняя гроза была очистительной.
Из города сразу улетучились дурные запахи, и воздух словно засиял чистотой. Запахло мокрой землей, а над рыбачьей Трианой в безоблачном небе стоял величественный красный шар. Это походило на действительно доброе предзнаменование: дома заливало сиянием, выветривая из них тени, запахи, чумное дыхание.
— Вот лучшее лекарство от заразы. Этот дождь послан самим провидением, Яго.
— Слава Богу, — подхватил тот. — Природа чуму принесла, она же ее и смыла.
Золотые лучи сияли, пронизывая атмосферу, оживляя ее и рассеивая застоявшиеся миазмы, которые содержали в себе чумную напасть. Ужасному бедствию приходил конец.
142
Торговый флот Испании, шедший из Фландрии, в наказание за сближение Испании с Францией был атакован англичанами 28 августа 1350 г. близ Ла-Манша и понес огромные потери.