— Королевская гвардия действовала запоздало и несуразно; они сами были как свирепые демоны, — сказал Яго. — Какое несчастье!
Советник, сам удрученный убийствами и жестокостью, сказал:
— То, что произошло, имело серьезные последствия. Трибунал, который был учрежден благословенной памяти королем Альфонсом, по настоянию разгневанного руководства больницы, прежде всего дона Николаса, а также великого раввина синагоги, приказал провести расследование, так что некоторые из самых жестоких участников убийства все-таки дорого заплатили.
Церцер обстоятельно рассказал о том, как троих участников избиения — сутенера из Алькалы, гасконского торговца с темным прошлым и еще одного кузнеца, о котором поговаривали, что у него самого семитская кровь, — арестовали на следующий же день, выставили к позорному столбу у Сан-Франсиско для публичного осуждения, а на рассвете повесили на зубчатой стене ворот Голес под рокот толпы, недовольной решением короля.
— Это хотя бы на время приостановит нападения на несчастных евреев, — горестно рассудил Яго и спросил: — А тело Исаака, что с ним сталось?
Церцер, который тоже был другом погибшего врача, помрачнел и с трудом выговорил:
— Вскоре после того, как очистили площадь от разгоряченной толпы, раввины сняли тела со стены синагоги и со всеми церемониями похоронили на своем кладбище. После траура, молитвы «Шма Исраэль» [154], дни и ночи там слышен плач. Такая ужасная и нелепая смерть.
Губы больного задрожали от гнева, и он простонал:
— Пусть сатана выжжет им нутро, этим тварям бездушным и тем, кто их науськивал.
— Да, происшествие ужасающее, — сказал Церцер. — Это случается с христианами — в них просыпается языческий дух, какая-то потребность в ненависти, которую они вымещают на еретиках и евреях.
Раненый в волнении забормотал:
— Это было дикое и преднамеренное убийство! Эта лицемерная тварь и ее шут — вот кто должен ответить за злодейство! Но ясное дело, — он застонал и покачал головой, — никто не посмеет обвинить их, пока они под защитой королевы.
— Не обманывайте себя, Яго, друг мой. Конечно, их подлая роль велика, но они не единственные. На этот счет кое-кто имеет свои интересы. Вспомним, к примеру, о еврейской собственности, на которую давно зарится церковь, или непогашенные долги, взятые дворянами или короной. Понимаете?
— Обычная история. Золото будит страсти и хоронит разум.
— А еще горячит кровь у должников, — добавил советник. — В эти дни король поднял налог до сорока мараведи с каждого еврея, и великий раввин, чтобы утихомирить страсти, простил огромный заем, который дон Педро потребовал у Симона Леви на вооружение флота. А флот потерпел сокрушительное поражение близ Уинчелси. Это убийство кое-чему послужило.
Наш бедняга Исаак отдал свою кровь на утоление жажды ненасытного двора. Бог да примет его в лоно Авраама.
— Образцово организованная операция потребовала нескольких невинных жизней. — Гримаса горечи исказила лицо Яго. — Так и вижу его тело в крови, мороз по коже. Тогда, в жару, мне снилось, что я ищу его по всей Севилье, а за мной охотятся типы в капюшонах с заточенными косами.
Тяжкие всхлипы наполнили душный воздух помещения. Затем наступило молчание, к концу которого кастилец взял себя в руки и попросил коллегу закрыть двери и окна. После этого вздохнул и с мрачным видом сказал о своей озабоченности той фразой, которую услышал от сестры Гиомар при немалом скоплении свидетелей. Из памяти выплыла вся угроза целиком, она и сейчас била, будто кузнечным молотом, по голове. Лицо слушавшего его лекаря и астронома, обычно имевшее сдержанное выражение, тревожно изменилось.
— Что с вами, мастер? Может, я не то что-то сказал, что вас так обеспокоило?
— Нет, но… Так какую фразу произнесла монахиня? Повторите.
Он неуверенным голосом повторил ее пророчество:
— Ad necem ibis. Что, по-вашему, это означает?
Его собеседник содрогнулся, сильно помрачнев, и ответил:
— Вы не можете представить, насколько это опасно, мастер Яго. Точно такое же предупреждение, зловещее, как любая клевета, получали некоторые противники королевы Марии — и все следом за этим были умерщвлены при неясных обстоятельствах. Мне тяжело об этом говорить, но над вами нависла смертельная опасность.
Раненого охватило оцепенение. Помолчав, он вздохнул, как бы свыкаясь с этой мыслью. Слишком много бедствий омрачали его душу. Единственное, чего он желал, — заснуть и проснуться подальше отсюда, от стольких смертей, тайных убийств, злобной вражды.
— Мастер Сандоваль, который ценит вас более, чем вы полагаете, сообщил мне, что мать Гиомар плетет против вас заговор. В таких делах она крайне опасна, потому что способна манипулировать королевой, а это то же самое, что управлять самим королем доном Педро. Сожалею, но вам оставаться здесь, в Севилье, невозможно. Вы должны уехать!
У Яго не было настроения разбираться в корне вопроса, но он попробовал:
— Может быть, это связано с нашей проверкой водоема в Сан-Клементе? Помните, я говорил, что наши поиски чреваты проблемами.
— Я ничего не знаю, но послушайте совета. Исчезните на какое-то время, друг мой. Это мое мнение, не игнорируйте его. Забудьте о спасении книг, спасайте свою жизнь. А я предупрежу вас, когда можно будет вернуться. Только дайте мне знать, где вы будете находиться. Время — лучшее лекарство для душевных ран. И когда оно похоронит эти удручающие события, вы сможете вернуться.
Яго понимал, что не сможет долго выдерживать злобные происки монахини, ее змеиную готовность к смертельному удару, что его ждут одиночество и страх. И хотя его обуревали сомнения, он смирился с горькой реальностью.
— Что ж, видно, таков мой злой рок. Вы правы, у меня нет другого выхода.
— Сейчас не время для взаимных сочувствий, но такую судьбу не грех обмануть. Держитесь.
Думая над задачкой, которую задал ему советник, Яго не заметил, как в комнате возник сопящий и потный Ортегилья. Тот вышел в центр комнаты и бросил котомку на пол.
— Матерь скорбящая, как же я молился, чтобы увидеть тебя здоровым!
Яго отметил, что тот был возбужден и беспокойно ходил по комнате с мрачным выражением лица. Но затем Ортегилья запустил руки за лоснящийся пояс и с явной брезгливостью вытащил какую-то бумажку. Виновато взглянул на больного и неуверенно сказал:
— Честное слово, мне жаль огорчать тебя! Но эта записка была вчера повешена на двери твоей приемной, думаю, там может быть что-то важное и тебе надобно знать. Я не понимаю латыни, но нутром почуял, что там нет ничего хорошего. Спросил в таверне «Дель Соль» у писца Руя, он и перевел. Ты не заслуживаешь этого. — Тут глаза его покрылись пеленой слез.
Дрогнувшей рукой он положил перед оцепеневшим Яго листок, на котором было написано несколько слов готическим шрифтом разведенными красными чернилами, необычайно похожими на те, что Яго видел на этикетках, флаконах и банках, хранимых в аптеке. Совпадение? Помрачение? Содержание записки ему уже было известно, оно застряло в памяти. Сохраняя спокойствие и твердость, он прочел:
— Ad necem ibis. Вот упрямцы! — вздохнул он. — Да, дело серьезное.
— Беги отсюда, Яго. Создатель видит: это все, чего я хочу.
— Бросить все и бежать, будто ночной воришка? — посетовал раненый. — Ладно, друзья, действительно не остается ничего более умного, чем исчезнуть, но прежде надо зайти к тебе домой, Ортега, собрать вещи и кое-какие инструменты.
Судья блудниц и советник понимающе переглянулись, оба отрицательно дернули головой. Ортегилья взволнованно заговорил:
— Я тебе не советую. У дверей отирается один гасконец, которого я знаю по границе. Это законченный убийца. Мне пришлось на случай слежки проскользнуть через церковь, а еще порядком поплутать, прежде чем подняться сюда.