— Однако для новой жизни, которую мне придется вести в другом месте, требуется самое необходимое. — Яго пытался избежать неизбежного.
— Себастьян Ортега все предусмотрел. — Судья указал на котомку на полу.
Ортегилья вывалил из торбы содержимое, и на толстом больничном покрывале оказались: медный цилиндр с его титулами, потрепанные дневники, «Канон» Авиценны, сверток с красной печатью назарийского султаната, при виде которого советник не мог скрыть своего восхищения, кошелек, полный мараведи, грамота королевского лекаря, толедский кинжал с широким клинком и всякая медицинская утварь, а также травы, каутеры, вяленое мясо, сыр, сушеный инжир и изюм. Здесь было все для дальней дороги.
При виде этих богатств Яго пришел в веселое и мирное настроение.
— Ты настоящий друг, Себастьян, поэтому тебя так любят. Тебе нет цены. Слушай, а одежда? Я же не могу путешествовать вот так, в чем есть, — засмеялся он. — Кто мне поверит, что когда-то я водил дружбу с вами, с королем Альфонсом, с сеньором архиепископом и держателем королевской казны?
Ортега хохотнул и, к изумлению обоих врачей, начал расстегивать свой мешковатый кафтан. Под ним обнаружились несколько искусно сшитых камзолов, а еще кожаный плащ — в них Яго признал свои вещи. Он не верил своим глазам.
— То-то я гляжу, ты, когда вошел, Ортега, был похож на винный бурдюк, — сказал молодой человек, горячо пожимая ему руку. — Я тебе очень обязан.
Ортегилья Переметный загордился, польщенный такой признательностью, вынул из рукава золоченый шнурок и повесил Яго на шею со словами:
— Моя Андреа хоть и знает, что твоя вера то и дело дает сбои, но пожелала, чтобы ты носил под рубашкой этот еврейский амулет… Ну, ты помнишь, она на четвертиночку еврейка.
Растрогавшись, Яго с чувством сказал:
— Себастьян Ортега, Бер Церцер, Андреа! Я никогда не забуду вашей доброты, так и буду вспоминать вас как своих лучших друзей. Вы очень много для меня значите. А эта вещь с сегодняшнего дня станет моим талисманом.
— Заметь: у всех нас в жилах течет кровь Левия и Гамалиила [155], Яго, — расчувствовался Церцер, который уже разливал из кувшина настойку на травах по трем стаканам.
— Так куда же ты направишь свои стопы? — спросил Ортега. — Есть у тебя куда идти? Родственники, может быть, друзья?
— Пойду в Арагон, там другое королевство, другие законы. Нет места на земле, более подходящего для отдыха и умиротворения, чем монастырь Веруэлы, где я вырос и воспитывался, — ответил он, улыбаясь. — Его настоятель брат Аркадио будет рад меня видеть. Там, в добрых стенах, я и дождусь вестей от вас.
— Ну что ж, выпьем за скорое возвращение Яго Фортуна, за то, чтобы провидение снова привело его в наш город, — предложил Церцер. — Он был когда-то райским, но сегодня стал прямо-таки исчадием ада из-за ненависти и злословия. Время восстановит твое доброе имя, Яго, и мы исполним обещанное.
— Добрые воспоминания и пережитое вместе останутся навек, — сказал Ортега.
— У меня такое чувство, будто судьба дала мне отсрочку, — признался Яго. — Однако как бежать отсюда — ума не приложу. Не вижу, как можно выйти из Севильи.
Он вопросительно глядел на своих друзей и заметил веселый блеск в глазах Ортеги Переметного, который, к их удивлению, замахал руками.
— А судья Ортегилья видит, — хитро заверил он.
Врачи снова недоверчиво и растерянно переглянулись. Сегодня судья поистине был полон тайн. Оба, скептики по натуре, в нетерпении ждали, взглядами предлагая удовлетворить их любопытство.
— Слушайте! — И судья предложил им захватывающий дерзкий план, расписанный на три дня, смелый и удивительный.
Сквозь окна пробивалось солнце, размеренно вершившее свой путь по небосклону, а Яго слушал и хлопал глазами, затаив дыхание.
Ортега решил, что первый час прилива в устье реки — самый подходящий, потому что он к тому же совпадает с вечерними сумерками, которые весьма подходят для их цели. Розовый диск солнца катился над крышами города, который лениво предчувствовал вечернюю жару. Часовые на вышках перекликались, через час огромные городские ворота должны были закрыться до рассвета.
Медленно приоткрылось одно из окон комнаты, выходившей на угловую галерею больницы Арагонцев, где стояла кровать Яго Фортуна. Оттуда высунулась голова. Кто-то явно хотел убедиться, что в пустынном дворе, куда складывали трупы умерших от чумы, никого нет. Тут же послышалось тихое шушуканье, и из окна показалась тяжелая продолговатая корзина из дрока, к которой были привязаны две веревки — в таких в больницах перевозят шерсть и постельное белье. Четыре руки осторожно и с видимыми усилиями стали спускать ее по известковой стене высотой не менее четырех вар [156]. Слышалось учащенное дыхание и трение веревок по неровностям стены, пока объемистая корзина не опустилась аккуратно на каменные плиты. Человек с рукой на перевязи и сумкой, переброшенной через плечо, осторожно направился к старой повозке, стоявшей в одном из углов двора. Мулы, меланхолично жевавшие сено, равнодушным фырканьем встретили необычного пассажира, который, еле сдерживаясь, чтобы не застонать, залез под козлы между кожаными ремнями и деревянной стенкой, устроившись в неимоверной тесноте.
Ему пришлось ждать некоторое время, задумавшись о той неизвестности, что была впереди. Потом во двор вышли два широкоплечих мориска, одетые в засаленные плащи. Яго слышал их шаги, кряхтение, когда они грузили два чумных трупа, завернутые в саваны из грубого холста. Слышал, как затопали копыта мулов и начался дикий скрип осей телеги, скрежетание петель открываемых задних больничных ворот, удары кнута в недвижном воздухе. Мало-помалу без задержек они отъехали от больницы. Оба возницы, собутыльники Ортегильи, знали о необычном грузе, который везли, — они на этом хорошо заработали, так что повозка двигалась ходко.
Не было прохожего, который бы не посторонился, завидев зловещую и ненавистную телегу.
Два года спустя после прибытия Яго в Севилью ему приходилось бежать отсюда способом самым постыдным, который только можно было представить. И если памятный день, когда он оплакивал Фарфана, показал ему коварную изнанку этого чарующего города, то на этот раз ему открылись еще более отвратительные его черты.
Скрючившись в три погибели, он видел прямо перед лицом вонючие крупы животных, канавы с нечистотами, грязные сапоги кабальерос и солдат, драные полы одежды морисков, вездесущую пыль гончарных мастерских, фиолетовые штаны писцов, босые ноги монахов-кармелитов [157], кожаные лапти носильщиков, несших невидимую поклажу, вот дамская туфля с пряжкой, вот развеваются юбки служанок, слышен совсем рядом цокот лошадиных копыт.
Яго никогда не приходилось созерцать мир, находясь в таком унизительном положении. Когда миновали синагогу, он вспомнил дикую расправу над евреями: «Прощай навсегда, друг мой Исаак. Пребывай в вечном мире со своими предками. Здесь ты столкнулся с несовершенным обществом под властью непредсказуемого божественного провидения, чьи предначертания я не в состоянии постичь. Угораздило тебя родиться в этот скорбный век».
Люди оглядывались на повозку смерти и походя крестились — чума еще ухватывала свою последнюю добычу.
Мулы с усилием забрались на крутую улицу Сан-Бартоломе, двинулись по переулку Сан-Эстебан и наконец достигли ворот Кармоны, последнего и самого рискованного этапа, за которым можно было чувствовать себя в безопасности. Яго молил Бога, чтобы стража не остановила и не обыскала зловещую телегу, не заметила подозрительный груз, скрытый под козлами. Весь расчет как раз в том и состоял, что скорбный транспорт, само воплощение идеи перехода в мир иной, не вызовет ни у кого подобного желания.
В мельтешении множества ног видны были и ноги, покрытые железными щитками, и тупые концы пик стражников, а еще ножны их шпаг, которые грозно покачивались совсем рядом. Он затаил дыхание, и без того полузадохшийся от миазмов вьючных животных и тревожного напряжения. Какой-нибудь стон, сорвавшийся с губ, кашель, выбившийся край плаща — и вся тщательно спланированная Ортегильей операция пойдет насмарку. Его осудят хотя бы за то, что он тайно пытался бежать из города, да еще таким вычурным способом.
155
Левий — имя нескольких библейских персонажей, в частности одного из сыновей Иакова, а также апостола Матфея; Гамалиил (I век) — иудейский законоучитель, наставник апостола Павла.
157
Монашеский нищенствующий орден кармелитов был основан в 1180 г. у горы Кармель (Палестина).