— Само провидение ниспослало нам помощь мастера Яго. Милостью Божией и благодаря принятым мерам, здоровье больной пошло на поправку, — пояснил аристократ. — Как мы и предполагали, ее пытались отравить ядом, который налили в кувшин с медовым напитком, да еще применили при этом сатанинскую ворожбу. Богом клянусь, они мне за эти черные козни заплатят!
— Гранадский шпион какой-нибудь, монсеньор? В последнее время они легко переходят границу, этому не могут помешать ни конники Алькантары, ни начальники. А может быть, это португальцы? Вспомнили свои старые козни и обиды, нанесенные вами. Это на них похоже, — заключил мажордом, возвысив свой хриплый голос. — Вечно они тут крутятся, показывают свое к вам расположение, хотя его и в помине нет.
— Фальшь и верность всегда ходят друг за другом, Хуан, — сказал хозяин, выказывая свое к нему доверие. — Расследование я думаю поручить старшему альгвасилу. Да, а господин Яго берется проследить за выздоровлением, — сообщите страже, что он имеет сюда свободный доступ.
— Я рад выполнить ваши указания, сеньор. Все будет исполнено. Да хранит вас Создатель, — попрощался он с лекарем.
Яго поклонился, как положено, а в голове его бились неразрешенные вопросы. Кем на самом деле был этот знатный сеньор, явно представитель древнего рода и, судя по жестам, облеченный властью, который так ревностно относился к своему инкогнито и положению? Наверное, кто-нибудь из первых лиц Севильи, возможно, адмирал Кастилии или даже губернатор пограничной провинции. И кем ему приходится эта таинственная дама с янтарной кожей, нежная, как звучание пастушьей свирели, которая так стойко воспротивилась смерти, сохранив в своей руке таинственную записку? Супруга, дочь, наложница? И что означает этот грозный запрет говорить о произошедшем в этом доме?
Происшествие казалось ему весьма странным, он чувствовал, что здесь заключена какая-то загадка. Таинственный сеньор сбивал с толку. В нем не было ни капли спеси и аристократической надменности, с которыми Яго приходилось сталкиваться, в то же время были сдержанность и необыкновенная щедрость.
В сопровождении охраны они вышли на безлюдные улицы, пахнущие мочой и конским навозом, в час, когда крысы в страхе убегали из-под ног в сторону канав, по которым текла черная вода.
Бесчисленные звезды сверкали на небосклоне, а в уме лекаря теснились сомнения и подозрения. Вновь ударили колокола монастыря Милости, и Яго представил прекрасное лицо отравленной девушки, ее светящиеся изумрудные глаза. Он покрутил головой, тревога не покидала его мыслей.
Уже у себя в комнате лекарь зажег сальный светильник и разложил на столе письменные принадлежности. Потом в ночной тишине вынул из обшлага камзола сложенный пополам листок. Развернул его и убедился, что пот повредил некоторые буквы, но его лицо тут же застыло в недоверчивом изумлении: тайное послание, выскользнувшее из руки больной, было написано на незнакомом ему наречии имала, диалекте, которым пользовались гранадские мавры. Он так хотел узнать содержание этой записки, что у него испортилось настроение. Было ясно, что загадка отравленной женщины так и останется нераскрытой, пока ему не удастся найти какого-нибудь грамотея.
Он устал, его клонило в беспокойный сон, незнакомый текст пришлось оставить. Сбросив пояс, он буквально рухнул в постель. Кем же на самом деле была та девушка с бронзовым цветом лица, окруженная ореолом таинственности и очарования, которую он вернул к жизни? Кто пытался ее убить колдовским снадобьем? А ее суровый покровитель, кто он — отец, любовник, опекун? Все было окутано покровом мучительной тайны.
До того дня Яго жил в наивной беззаботности и душевной праздности, подобно ласточке, которая живет от полета к полету, а тут вдруг почувствовал, что события этой ночи повлияют на его судьбу.
Яго с наслаждением вдохнул аромат ночного воздуха, который наполнял свежими запахами комнату, и моментально заснул.
Тайна аль-Мутамида
Яго целиком погрузился в работу, которой ему раньше не хватало, а теперь было хоть отбавляй. Лечил фурункулы, различные болезни, вскрывал кожные нарывы, и больные, жившие поблизости, постепенно разносили славу о нем как об опытном и знающем целителе по всему городу.
Блудницы, наученные Ортегильей Переметным, зачастили к лекарю, замученные раздражениями срамных органов, куда проникали жуткие болезни, которые он лечил мазями, приготовленными Фарфаном. Репутация лекаря день ото дня укреплялась. А его слуга прямо с повозки продавал портовикам мази, помогавшие от египетской болезни, причины мужского бессилия, а еще обхаживал домохозяек в окрестных домах, предлагая им за квартан [30] пшеницы или селемин [31] инжира эликсиры от меланхолии, а заодно и экстракты камикуры для возбуждения в мужьях охоты до супружеского ложа.
Дружба Яго с Ортегильей и его супругой укреплялась, сказалось также и обещанное благоволение со стороны неизвестного кабальеро. Скоро им пришлось убедиться, что Ортега втайне от жены довольно ловко находит общий язык с подопечными вертихвостками, которым вовсю потворствует и частенько сам забирается на их тюфяки. Он отдавался управлению шлюхами с такой решительностью и рвением, будто был их королем, за что старший альгвасил ценил его и платил звонкой монетой и уважением.
— Господин судья, — обращался к нему Фарфан, — смотри, будет день, когда ни одна из трав в моей сумке не сможет излечить тебя от неаполитанской хвори, вот сгниет у тебя твое хозяйство.
— Мое хозяйство, — отвечал тот, — есть средоточие моего сердца, а уж оно как-нибудь убережет меня от заразы моих подопечных.
Но более всего Яго привлекали его собственные визиты в усадьбу неизвестного кабальеро, несмотря на то, что она так же, как и в первый день, была погружена во мрак таинственности и ему не удалось узнать ни одного ответа на свои многочисленные вопросы. Его сдерживала просьба идальго уважить его инкогнито, так что он не пытался расспрашивать об обитателях дома. Ни одного имени, ни рода занятий, ни даже слабого намека на что-либо. Ничего. Он общался со слугами, глядел на их каменные лица, они отвечали ему изысканным обхождением, но никогда не называли имен своих загадочных хозяев.
Ему доставляло удовольствие каждое утро общаться с девушкой. Так продолжалось до того момента, когда он сообразил, что незнакомка основательно завладела его сердцем. Он знал, что самый верный признак любви — когда мужчина воспринимает красоту женщины особо, когда возникает страстное желание видеть предмет своей страсти, когда при виде нее зажигается внутренний огонь. А у Яго сердце просто сгорало в пламени любви. Совершенные черты девушки, ее прекрасные миндалевидные зеленые глаза просто сводили молодого человека с ума.
Все в ней было прекрасно — продолговатые жемчужины в ушах, искрящийся взгляд, словно глаза ее рассыпали вокруг драгоценные кристаллы, блеск губ, похожих на спелую черешню. Бросалась в глаза ее фарфоровая утонченность, прямо-таки кошачья гибкость, которую он раньше отметил у девушек Салерно — острый взгляд, прекрасная кожа, отливающая медью, смуглая, словно сотовый мед.
В ее присутствии он готовил отвары, которые она подносила к своим прелестным губам молча и благодарно. Робость, с которой в первое время она восприняла чужого человека у своей постели, сменялась все большим удовольствием при встрече с ним. Наконец, в один из дней невидимые стены, разделявшие лекаря и его пациентку, рухнули. Часто их взгляды встречались непроизвольно, и это наполняло обоих чувством неизъяснимой нежности.
Тогда она отправляла прочь служанок-морисок, и они принимались разговаривать, то и дело замолкая, чтобы избежать опасных тем. Наконец колокола обители Милости начинали звонить к молитве пресвятой Богородицы, и их приятная встреча заканчивалась. С грустью он покидал усадьбу, оставляя больную отдыхать. И вот настало утро, когда он двинулся туда, полный решимости прояснить наконец положение вещей, а не вести очередные малозначительные разговоры. Он намеревался показать кусок пергамента, который обнаружил в ее руке, а это могло стать ключом к ее тайне.