Я стараюсь не смотреть на часы: боюсь, что и без того неспешное время замедлится еще больше, если я стану следить за ним. И надо сказать, уловка работает. День проходит куда быстрее, чем я ожидала. Короткие перерывы на ленч и ужин помогают мне приблизить момент, когда наконец можно бежать в забвенье сна.
На этот раз я не гляжу на запястье перед тем, как забраться в постель. Не хочу знать, осталась ли отметина на прежнем месте. Изменилась ли. Стала ли глубже или темнее. Скользнув в кровать, я проваливаюсь во тьму и ни о чем не думаю.
Я оказываюсь в странном, промежуточном месте — том самом, куда попадаем мы все, прежде чем наш мир погрузится в сон, — и тут вдруг слышу какой-то шепот. Сперва лишь только мое имя, как будто меня зовут откуда-то из дальнего далека. Но шепот все нарастает, становится многоголосым — и все голоса что-то лихорадочно бормочут: так быстро, что мне лишь изредка удается разобрать слово-другое. Шепот звучит все громче, все настойчивее требует моего внимания — и вот я уже больше не могу его игнорировать, ни секунды. Я рывком сажусь в постели, а отзвуки последних слов эхом раскатываются у меня в голове.
Темная комната.
На самом деле ничего удивительного. Со дня смерти отца Темная комната не покидала моих мыслей. Ему не полагалось там находиться. Только не там — в комнате, что превыше всех остальных пробуждает воспоминания о моей матери, его покойной обожаемой жене.
И все же в те последние секунды, когда жизнь призраком ускользала из его тела, он был именно там.
Я сую ноги в тапочки и подхожу к двери. Но перед тем как открыть ее и выглянуть в коридор, на миг останавливаюсь и чутко прислушиваюсь. Дом тих. Ни в комнатах этажом выше, ни в кухне внизу не слыхать шагов слуг. Должно быть, уже очень поздно.
Все это проносится у меня в голове за считанные секунды, почти не регистрируемое сознанием. Внимание мое привлекает другое. То, от чего волоски на руках и сзади на шее у меня становятся дыбом — чуть приоткрытая дверь в дальнем конце коридора.
Дверь в Темную комнату.
Странно, очень странно, что именно эта дверь из всех многочисленных дверей дома сейчас приоткрыта, но еще удивительнее слабое сияние, струящееся из узкой щели.
Я перевожу взгляд вниз, на свою отметину. Даже в сумраке коридора отчетливо видно, как она темнеет на запястье. «Не этого ли я хотела? — думаю я. — Не таит ли Темная комната ключей к разгадке смерти отца или появления у меня этого знака?» Сейчас, в эту самую минуту, все выглядит, точно меня нарочно призвали сюда — узнать ответы на вопросы, которые давно не давали мне покоя.
Я осторожно крадусь по коридору, старательно поднимая ноги, чтобы подошвы шлепанцев не шаркали по деревянному полу. Однако, добравшись до двери в Темную комнату, останавливаюсь в нерешительности.
Внутри кто-то есть.
Из комнаты доносится голос — тихий, но настойчивый. Не тот панический шепот, что призвал меня сюда. Не хор разрозненных голосов. Нет. Всего один голос. Один человек что-то шепчет в Темной комнате.
Я не смею приоткрыть дверь пошире — а вдруг она заскрипит? Поэтому я наклоняюсь к самой щели, осторожно заглядываю через нее в комнату, хотя щелочка совсем узкая — поди разбери хоть что-нибудь. Сперва я ничего толком и не вижу — лишь тени да неясные очертания. Но скоро глаза привыкают к темноте, и я различаю свисающие белые полотнища чехлов на мебели, темную громаду — платяной шкаф в углу — и какую-то фигуру, что сидит на полу в окружении свечей.
Элис!
Моя сестра сидит на коленях на полу Темной комнаты, закрыв глаза и опустив руки вдоль тела. Свет множества свечей омывает ее тело мягким желтоватым сиянием. Она что-то бормочет, шепчет, точно обращаясь к кому-то совсем рядом, хотя я не вижу ни единой живой души в такую узкую щель.
Я оглядываю комнату, осторожно, чтобы случайно не задеть дверь, не расширить щель, не разбудить Элис. Внутри больше никого нет. Лишь Элис все так же бормочет что-то себе под нос, как будто исполняет некий диковинный ритуал. Но даже и эта зловещая церемония, от которой у меня по всему телу ползут ледяные мурашки, не самое странное из всего, что я вижу.
Страннее всего то, что сестра сидит, откинув ковер — большой потертый ковер, который лежал в маминой спальне, сколько я себя помню. Она сидит — с таким естественным видом, точно делала это бесчисленное количество раз — в самом центре начерченного на полу крута. В мареве свечей черты ее лица кажутся угловатыми, неузнаваемыми, заострившимися.
Холод неотапливаемого коридора сочится сквозь тонкую ткань моей сорочки. Я делаю шаг назад. Сердце так колотится в груди, что я боюсь, Элис услышит этот стук даже в Темной комнате.
Я развернулась и, крадучись, пошла обратно по коридору, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Заставив себя идти спокойно и медленно, я захожу в свою спальню, запираю за собой дверь и опрометью кидаюсь в тепло и безопасность постели. И долго, долго еще лежу без сна, пытаясь изгнать из памяти образ Элис, залитой мерцающим светом в центре круга, звук ее голоса, что-то нашептывающего кому-то, кого там нет.
На следующее утро, стоя в потоке струящегося из окна ясного света, я закатываю рукав ночной сорочки. Все выше, выше — пока не показалось запястье. Отметина стала еще темнее, кольцо, что обрамляет ее, — толще и отчетливее.
Но это не просто кольцо — а с каким-то узором.
В ярком свете дня совершенно очевидно, что это за узор — какое-то существо, обвившееся вокруг кольца, — именно из-за него края кажутся не очень отчетливыми. Я провожу пальцем по отметине, ведь она выступает над кожей, как шрам, прослеживаю очертания змеи, обвивающейся вокруг кольца и поглощающей собственный хвост.
Йоргуманд.[1]
Немногие шестнадцатилетние девочки узнали бы его — но я видела этот символ в отцовских книгах по мифологии. Знакомый и пугающий — с чего бы ему появляться у меня на руке?
Может, рассказать тете Вирджинии? Я лишь на долю секунды задумываюсь, но тотчас же отбрасываю эту мысль. Ей и так хватило горя и забот из-за смерти отца. Кроме тетки у нас нет больше никаких родственников, и теперь мы остались целиком на ее попечении. Нет, я не стану лишний раз ее беспокоить.
Я прикусываю нижнюю губу. Невозможно думать о сестре, не вспоминая, как она сидела ночью на полу Темной комнаты. Вот что, спрошу-ка у нее, что она там делала. Учитывая все обстоятельства — вполне логичный вопрос. А потом покажу отметину.
Одевшись, я выхожу в коридор, собираясь немедленно отправиться на поиски Элис. Надо надеяться, она не ушла гулять, как частенько уходила в детстве. Если она сидит на солнышке на своем любимом местечке во внутреннем дворике, отыскать ее будет куда проще, чем обшаривать леса и поля вокруг Берчвуда. Когда я выхожу из своей спальни, взгляд мой скользит по закрытой двери Темной комнаты. Отсюда она выглядит совсем как обычно. Нетрудно вообразить, что отец еще жив и, как всегда, засел в библиотеке, а сестра никогда не сидела на коленях на полу запретной комнаты в таинственном мраке ночи. И все же я знаю — она была там.
Решение приходит само собой, прежде чем я успеваю его осознать. Я быстро прохожу по коридору. Ни на миг не медлю на пороге спальни. Широко распахнув дверь, захожу в Темную комнату.
Все здесь совсем такое, как мне запомнилось. Задернутые занавески не пропускают в комнату дневной свет, ковер снова лежит на прежнем месте поперек деревянного пола. Странная энергия пульсирует в воздухе — словно каждая жилка у меня гудит от непонятной вибрации. Я встряхиваю головой, и звук почти затихает.
Я подхожу к комоду и выдвигаю верхний ящичек. Вообще-то мне нечего удивляться, увидев там мамины вещи, — но я почему-то удивлена. Большую часть жизни мама была для меня лишь смутным образом, воспоминанием. А сейчас отчего-то весь этот тонкий шелк и атлас нижних юбок и чулок вдруг делает ее очень реальной. Внезапно я отчетливо вспоминаю ее — живую женщину из плоти и крови, одевающуюся поутру для нового дня.
1
В древнегерманской мифологии — Мировой змей, опоясывающий всю Землю. Чаще его имя встречается в несколько ином написании — Йормунганд или Ермунганд. —