— И тебе.
Весь день я маялась непонятной тоской, и под вечер совсем вымоталась. Выстояв большую очередь на кассе в супермаркете, обессилела, уснула в автобусе и чуть не проворонила остановку. Дорога к дому уже не была настолько манящей, как летом — порывистый ветер усилился, норовя забраться под одежду, и я с трудом переставляла окоченевшие ноги, мечтая быстрее оказаться в тепле. В дом я вошла голодная и злая с твердым намерением уснуть сразу же после ужина.
Нормально поесть мне не дали. Посреди кухни на одном из высоких барных стульев сидел Глеб. В руке у него дымилась сигарета, пепел с которой нещадно падал на паркет. Рядом, на столе пристроились наполовину опустошенная бутылка бренди и тарелка с недоеденным бутербродом.
— Привет, пророчица, — хмуро сказал Глеб. — Проходи, не стесняйся.
— Полина, — бросила я в ответ, выкладывая продукты и загружая их в холодильник. — Меня зовут Полина.
Готовить не хотелось, поэтому я просто взяла булку и включила чайник. Желудок тут же призывно заурчал, требуя свое. Глеб наблюдал пристально, насколько мог позволить несфокусированный взгляд.
— Чай будешь? — стараясь казаться непринужденной, спросила я. На самом деле, пристальное внимание раздражало, и я чувствовала себя на сцене в свете софитов, полностью забывшая текст собственной песни.
Он покачал головой и показал на бутылку.
— Спасибо, у меня есть.
Я присела напротив. Хотелось поужинать, но еще больше — вразумить Глеба. Хотя что я могла сказать? Претендовать на статус друга я не имела права, да и не заладилось у нас общение в последнее время. Но тревога за него не уходила.
Под ярко — синими глазами тенью отпечаталось недосыпание. Серый цвет лица говорил о злоупотреблении алкоголем, блуждающая полуулыбка — о том, что сейчас доказать ему вряд ли что‑то удастся. Может, подождать, пока проспится, тогда уже говорить? Ага, если бы он еще дома ночевал!
— Ты бы не пил, Глеб, — сказала я как можно мягче. — Изводишь себя только…
Жалость шевельнулась где‑то на задворках сознания, но я подавила ее. Кто я такая, чтоб его жалеть? Сама‑то вон не могу противостоять искушению, а он сильный, просто оступился. Знаю, что сильный, просто чувствую. Только не подпускает к себе никого. Надулся, как индюк, и ходит со своей обидой, как с писаной торбой. У всех нас обиды, и что? Да — да, злость лучше, чем жалость.
— Ой, не начинай! — Глеб откинулся назад, забывая, видимо, что спинка у стула едва прикрывает поясницу, и чуть не упал. Я дернулась, чтобы удержать его, но он ловко ухватился руками за столешку. — Ненавижу эти бла — бла о морали.
— Мораль тут ни при чем. — Я нахмурилась. — Это мое мнение, не больше.
— Тебе‑то что за дело?
— Есть дело, раз говорю.
— Хорошая ты девка, Полинка, — ответил он без злости. — Мозгов бы тебе побольше, и…
Дальше я уже не слушала — темнота накрыла волной, я дернулась и потеряла равновесие. Упала, больно ударившись затылком о начищенный паркет, и провалилась.
Высокий темноволосый мужчина одет в черное. Черный обтягивающий джемпер, черные джинсы, слегка истертые на коленях, берцы из грубой кожи. Смоляные волосы длиной чуть выше плеч колышет ветер.
Где именно мы находимся, я не могу понять. Пространство вокруг рябит, меняется, изгибается волнами и растворяется в новых картинках, клубится и исчезает.
Незнакомец выглядит благожелательно, и я не боюсь. Наоборот, хочу смотреть на него, запоминать грубоватые черты лица, взгляд, полуулыбку, благородную осанку. Впитывать каждую секунду.
Что со мной?
Пытаясь сбросить наваждение, отвожу глаза и замираю. Рядом с мужчиной стоит Маргарита. Как‑то странно стоит, пошатываясь из стороны в сторону, напоминая маятник на старинных часах в кабинете атли. Мужчина вскидывает руку, и голова Риты опускается на грудь, руки безвольно свисают вдоль туловища, а сама она словно спит, но стоя.
Человек в черном все смотрит. Молчит, да и не надо ему говорить… Я сама должна понять, но что?
Хочу подойти ближе, растормошить сестру, но не могу сделать и шагу. Черный взгляд — я больше чем уверена, что именно он — приковал к месту. А затем проник в меня, как чернила в воду, окрашивая темным, смоляным естеством сознание. И я знаю: его кен тоже черный, тягучий, как смола, и сладкий, как патока. Откуда я это знаю? Он показал мне.