Готье указали Попова. И Попов работал на него. Теперь в его активе был еще этот Кисляк. Кисляка он смог проверить. «Купец» исправно выполнил задание и, как было условлено, положил в тайник то, что от него требовалось. И вот Божков. Готье выяснил: Божков на месте, он в Москве. Проверен. Предупрежден.
— Ты похудел, милый, за эти дни, — заметила Мадлен, — избегался как борзая. Не пора ли отдохнуть?
«Ах, Мод, мой бесценный помощник», — любуясь ею, думал Готье.
— Ты права, Мод. Устал. Но ведь игра стоит свеч. — Он поцеловал ей руку и устало улыбнулся: — Ты помнишь, я говорил об отпуске и обещал тебе еще кое-что. Все это необходимо обеспечить, милая. Волка ноги кормят… Сегодня в Брюссель улетит человек. Мне нужно передать с ним письмо. Оттуда собираются кого-то прислать к нам в гости.
«Кто бы это в такую рань?» — подумал Кисляк, натягивая пижамные брюки и заталкивая ноги в комнатные туфли. Вадим Петрович открыл дверь. На площадке стоял, улыбаясь, светловолосый молодой человек:
— Вадим Петрович? Верно?
— Верно, это я, — ответил условной фразой Кисляк.
— Здравствуйте, я от Антона Васильевича, он говорил, что вы можете приютить меня.
— Верно. Заходите. — Кисляк посторонился, пропуская гостя в переднюю.
— Павел Юрьевич Юрьев, можно просто Павел, — сразу представился прибывший. Кисляк внимательно разглядел его: худощавый, крепкий, чуть выше среднего роста, лицо с мелкими чертами, свежее, почти девичье.
— Очень приятно, — сказал Вадим Петрович. — Заходите. Вот эта комната будет ваша. Как добрались?
— Во всех отношениях прекрасно, на городском транспорте. И, как говорится, без сучка без задоринки.
— Понятно. — Кисляк переступал с ноги на ногу, не зная, что еще нужно говорить и как вести себя дальше. — Завтракать будете?
— Не откажусь. Потом, если не возражаете, прилягу. Надо выспаться.
— Располагайтесь, может, захотите ванну принять? Или еще чего — тогда уж сами. А то мне на работу. Оставлю тут вас одного.
— Ничего, ничего. Не беспокойтесь…
Мгновенно уснув, Павел даже не слышал, когда ушел хозяин. Пробудившись, медленно приоткрыл глаза. В который раз уже за эти несколько дней ощутил чувство чужеродности. Но сейчас в этом чувстве было что-то приятно возбуждающее, как перед входом в зрительный зал театра. Не двигаясь, он огляделся. Дверь в столовую была плотно прикрыта. На тумбочке, около постели, лежали его часы, пачка сигарет. И какая-то записка. Протянул руку. На бумаге карандашом было написано:
«Обед в холодильнике: суп мясной и отварные макароны. Есть сыр, колбаса».
Павел закурил, по телу разлилось приятное томление. С тех пор как он оставил автомобиль в Таллине, предоставив свое место и наряды двойнику, спать практически не пришлось. Он просто не мог себя заставить. Даже в поезде.
Хозяин квартиры ему явно понравился. Сдержанный, внимательный, в меру подобострастный, у такого будет спокойно.
Стал вспоминать последние наставления Брауна: «Не торопитесь. В Москве день-другой освойтесь. Читайте газеты, слушайте радио. Разговаривая с людьми, не пускайтесь в рассуждения о политике. Привыкайте к их образу мысли. Вы не сразу это сумеете, ибо воспитаны в наших условиях, мыслите совсем иными категориями. И относитесь к людям в России как к инопланетным существам, постепенно проникаясь их манерой мышления. Это, понятно, придет не сразу. А командировка ваша, надо полагать, не на один год…»
В последние дни, когда он под надзором Хааса и Брауна привыкал к тому, что он не Волков, не Вольф, а Юрьев Павел Юрьевич, ему крутили какой-нибудь советский художественный фильм, он смотрел советскую кинохронику, читал советские газеты. Но этого было еще далеко не достаточно для того, чтобы полностью вжиться в роль. Он вспоминал свою недолгую туристическую поездку в СССР, когда его включили в группу каких-то студентов из Нидерландов. Как и они, он был тогда с пышной шевелюрой до плеч, в ярком спортивном костюме, почти не расставался с большими роговыми очками. Тогда несколько дней был в Ленинграде, день в Москве. А потом на самолете их возили в Ташкент и Самарканд. Были мимолетные встречи с людьми, легкое прикосновение к действительности страны. С той поры прошло более трех лет.
«По-настоящему вы «осоветитесь», когда проживете среди них автономно. А вообще хорошо, если у вас будет женщина, — вспоминал Павел наставления Брауна. — Я не думаю, что в вашей школе вам вбивали в голову мысль вести монашеский образ жизни».