А Хаас «натаскивал» его по другим дисциплинам, связанным с деятельностью проповедников «Славянской миссии». Павел пропускал мимо ушей его тягучие монологи. Он столько наслушался, пока учился! А ведь была пора, когда он верил искренне. Ему отец тоже долго казался искренне верующим. Павел верил и служил «миссии». Его, совсем молодого, допускали на большие собрания евангелистов. Он слышал «великих», и душа замирала.
Вера… Павел за годы, проведенные в школе, скорее утратил ее, чем укрепил. И тогда он, по сути дела, стал двойником. ЦРУ искало перспективных людей среди верующих эмигрантов, людей, объединявшихся в различные группы по вероисповеданию своих предков, — православных, католиков, протестантов. Одной из протестантских организаций была и «Славянская миссия».
Павел помнил, как разозлился Браун, когда узнал, что он, этот Вольф-Юрьев, значится в списках его родного ведомства. «Почему вы мне не сказали об этом сразу?» — зло спросил тогда майор. «Я не хотел этого делать при господине Хаасе», — опустив глаза, сказал Павел.
С той поры майор перестал относиться к нему как к святоше. Запомнилось напутствие Брауна. Тот прямо сказал: «Если случится провал, про меня забудьте начисто. Никакого Джона Брауна и в помине не было. У вас прекрасный, богом данный зонтик — вы эмиссар «Славянской миссии», и только. Вот и прикройтесь этим зонтиком…»
И вот он, эмиссар, ступил, наконец, на отведенную ему территорию земли, где должен был обрести братьев, приобщить их к вере, в которую был сам обращен Хаасом и Брауном.
Павел встал, принял душ, побрился, сохранив наметившиеся за эти дни усики. Стал ждать хозяина, так и не приняв его письменного предложения отобедать в одиночестве. Шел уже шестой час вечера, и тот должен был вернуться.
Кисляк действительно скоро пришел, неся в руках авоську с продуктами.
— Не обедали? — спросил он. — Ай-ай. Не обедать вредно. Ну ничего, сейчас я подогрею, и мы отужинаем. И поговорим, если пожелаете.
Когда сели за стол, Кисляк без обиняков спросил:
— Вы надолго?
— Пока не знаю, — ответил Павел. — Насколько мне известно; родственников у вас, Вадим Петрович, никаких нет. Я тоже круглый сирота. Думается, никто не помешает мне стать вашим племянником. Сейчас покажу вам свои документы.
Юрьев достал бумажник.
— Вот документы. Все подлинное. Последнее время я работал в Светлодоле. Это в Сибири.
Кисляк стал обстоятельно рассматривать документы.
— С момента вашего увольнения с работы прошло почти два месяца, — заметил он.
— Увы, — улыбнулся Павел. — Стало быть, по больничному листу я смогу получить сто процентов теперь лишь через пять лет. Ничего, как-нибудь проживем. Связь с Антоном Васильевичем у вас надежная?
— Вполне. И, как это называется, бесконтактная. А вот насчет вас мне звонит женщина и спрашивает, не вернулся ли из отпуска Юра? А я теперь скажу: «Юра вернулся, но ушел к друзьям».
— А когда должен последовать звонок?
— Между семью и восемью.
— Вот и хорошо.
— А как будем прописку делать? Временную, конечно. У нас с постоянной в Москве трудно…
— Может быть, пока так: приехал неожиданно племянник… Там видно будет. Осмотреться надо, и вот еще что: нужно будет тут у вас дома оборудовать небольшой, но надежный тайник.
— А это зачем? — побледнел Кисляк. — Может, обойдемся? На всякий случай. Вдруг обыск какой?
Павел почувствовал, что хозяин его не столь уж смел, как ему показалось вначале, и решил наперед сразу вот так, в лоб, с ним не говорить.
— Может, и правда еще что-нибудь придумаем, — согласился он.
Кисляк оживился.
— Вот и хорошо. Ну давайте ужинать.
За обильным столом, — а готовить Вадим Петрович был большой мастер, — «новые родственники» стали обговаривать некоторые подробности их совместной легенды.
Около восьми раздался телефонный звонок. Кисляк, кивнув «племяннику», проговорил в трубку условную фразу: «Юра вернулся, но ушел к друзьям…»
«Племянник» не стал посвящать «дядюшку» в свои ближайшие планы, сказал только, что недельку отдохнет, освоится, подышит воздухом столицы. Кисляк не стал ни о чем расспрашивать, но о своем недельном распорядке счел нужным сообщить. Что в среду и пятницу он приходит домой позже — делает «халтуру» у постоянных клиентов, и что во вторник и субботу уезжает в шесть утра — работает в учреждениях до начала там занятий. Павел внимательно выслушал и выложил на стол пять сторублевок «на расходы и прочее». Кисляк засопел, долго с каким-то недоверием смотрел на деньги, потом взял их, стараясь не помять, и запер в письменный стол.