— Можно покороче, Вадим Петрович?
— Да вот, собственно, и все. Гостья та, уходя, оставила мне пару экземпляров Библии, журнал.
— «Свет на Востоке»?
— Ну да. Передайте, мол, добрым людям. Я взял. Пусть, думаю, полежат. Передавать никому не стал. Журнал поглядел. Статеечки в нем того… За такое вмиг за бока возьмут. Советскую власть на чем свет кроют, порядки наши. Я взял и сжег все от греха подальше. Библию, правда, оставил. Издано красиво, на хорошей бумаге.
— И все?
— И все. Правда, потом находил несколько раз у себя в почтовом ящике пакеты… Бандероли эти. Ну и отстали. А знакомую мою, Клаву — уборку тут делала, — так ее к рукам прибрала та женина подружка. Хвалила мне Клава эту Тамару Павловну. Человек, мол, хороший, помогла. И духовно и материально.
— А Антон Васильевич?
— А при чем тут Антон Васильевич? Тогда я про него и знать не знал. Он недавно ведь возник. Не «помоги» тут мне один мой старый корешок, не сошлись бы наши тропки. И с тобой бы не встретился, — выдавил невеселую улыбку Кисляк.
В ту ночь Павел долго ворочался, старался разобраться в ситуации. Сведения о Кисляке, о том, как его найти, дал Браун. Тому его рекомендовал московский «доверенный», этот Антон Васильевич. Но кто же тогда приносил Кисляку «Свет» без ведома Антона Васильевича?.. Выходит, что «дядюшка» был давно подхвачен кем-то из людей Хааса. Мало вероятно, чтобы они так легко выпустили бы его из своих лап. И этот Вадим Петрович, сам того не сознавая, был двойником. Но если судить по его рассказу, какой он к черту двойник? Случайный корреспондент, если, конечно, он рассказал все как было. Но… лицо он так или иначе кем-то засвеченное. А следовательно… Следовательно, оставаться здесь, на этой уютной квартире, далеко не безопасно.
И прибавилась еще тревога из-за вмешательства в его жизнь соседа Кисляка, добрячка-общественника Тита Игнатьевича. Запомнился его вкрадчивый голос, грохот шахмат о доску.
К утру Павел заготовил шифрованное сообщение, которое Кисляк должен был в тот же день передать по связи Антону Васильевичу, а тот Брауну. В шифровке Павел просил проверить, не значится ли в картотеке «Славянской миссии» Татьяна Тихоновна Кисляк. И не проходил ли сам Кисляк?
Глава VII
Едва Вадим Петрович закрыл за собой дверь, Павел стал одеваться. Не завтракая, ушел из дома. В начале девятого он уже занял наблюдательный пункт на скамейке карликового садика, разбитого прямо напротив нужного ему подъезда. Здесь жил Божков.
Старая улица одним концом выходила на шумную улицу Горького, вторым — на тесную и тоже многолюдную днем улицу Герцена.
Просматривая газеты, Павел не выпускал из поля зрения коричневые, открытые настежь двери, над которыми повис стеклянный короб лифта. Его кабина, слабо мерцавшая желтым светом, то поднималась вверх, то опускалась, и тогда из темного проема кто-то выбегал. Он уже привык к тому, что по утрам москвичи, даже пожилые люди, не думая о солидности, ходят торопливым шагом и ужасно рассеянны. Некоторые выходят из дома, на ходу просматривая газеты, вынутые из ящика, или что-то дожевывая.
Павел ждал. Он не сомневался, что сразу узнает Божкова. Его лицо, походку он изучил основательно по фильмам и фотографиям, отснятым умелой рукой там, за границей.
«Он», — определил Павел, как только Божков вышел из подъезда. На нем был светлый костюм, в руке светло-желтый портфель. Бросив рассеянный взгляд по сторонам и вверх на безоблачную синеву неба, Божков быстро зашагал по переулку, вышел на улицу Станиславского, бульварами прошел до Старого Арбата. Павел провожал Божкова до тех пор, пока того не поглотили огромные дубовые двери высотного здания.
«Начало есть, — довольно отметил Павел. — Теперь подождем вечера. А пока надо убить время».
Около шести Павел со скучающим видом уже расхаживал неподалеку от дверей, в которых утром скрылся Божков. Тот появился не сразу, а когда поток уходящих с работы служащих начал заметно редеть. Рядом с Божковым шла молодая женщина, и он с ней оживленно о чем-то говорил.
«Вот уж совсем некстати, — подумал Павел, — это может сорвать нашу встречу». Опасения оказались напрасными. На углу Арбата и Гоголевского бульвара Божков расстался со своей спутницей и утренним маршрутом, теперь уже не торопясь, направился в сторону своего дома. Павел нагнал его уже на Суворовском бульваре, пошел рядом и негромко произнес: