Да, я идол с острова Ява. Ты часто пользовался этим сравнением.
Человек — это нечто несовершенное, греховное… А ты…
Он перебил:
У меня масса недостатков. Но среди них нет привычки мазать своего ближнего соплями и рыгать ему перегаром в лицо, как только тебе показалось, что улыбка Фортуны сузилась на один микрон. И вообще — хватит, может, причитать?
Но брат не слушал.
Человек для тебя — носитель мироощущения, которое ты, льстя себе, называешь трагическим. Сначала ты ввергаешь людей в отчаяние, доказывая, что только отчаяние делает человека человеком, и тогда они, совершенно дурея, обращаются к тебе. Ты искусственно делаешь себя нужным. Ну, а потом ты помогаешь им это отчаяние преодолеть, и здесь ты искренен, ты работаешь на совесть. А если человек не испытывал отчаяния, просто жил себе, ты объявляешь его нечеловеком.
Ему стало скучно. Он ответил:
Во-первых, почему «льстя»? Если трагическое мироощущение льстит, то не я это придумал.
Во-вторых. Об отчаянии. Да, я считаю, что тот не человек, кто не прошел штрафную полосу отчаяния.
А ты воскрес, что ли?
После паузы он ответил:
Во всяком случае я не дал отчаянию поглотить меня. Дай договорить. Далее. Мы уже пошли по второму кругу, но могу повторить. Вот что, если угодно, я думаю о человеке. Есть человеческое животное, и есть Дух. Слабоумный — человеческое животное. Такие, как я, — Дух. И только так называемый «нормальный человек» — ни то, ни другое. К слабоумным я отношусь мистически. Они говорят нам какую-то важную правду о нас. То же могу сказать и про обезьян. Сквозь Дух что-то видно. Что-то видно сквозь слабоумного. И только сквозь «нормального человека» ни черта не видно, как сквозь забрызганное грязью стекло.
Кстати, ты, пока еще не пропил человеческий облик, тоже был Дух. Поэтому я презираю тебя как дезертира.
Брат все наезжал, но уже с некоторой, чувствовалось, усталостью:
С твоей манией власти тебе бы в политику идти.
Политической власти сейчас нет. Нет больше такого понятия, как «политическая власть». Кто хочет власти, не в политики идет. Он идет в пророки. Как я.
Как это: «Политической власти сейчас нет»?
Так это. Президент — это что, власть? Провел свой закон, откупившись двумя портфелями, или что-то вроде того. Какая же это власть? Другое дело, например, на пиру — отрубить ему голову! И все, волокут уже. Человека, который пять минут назад был человеком № 2. Это — власть.
Брат усмехнулся. Ему было занятно. Потом сказал:
Ну, такой власти и у тебя нет.
Нет. Но избавиться от меня все же труднее, чем от президента.
Брат думал, похоже, не зная, что еще сказать. Свернул опять на себя:
Допустим, ты прав насчет меня, но я совершенно не слышу боли в твоих словах? Разве можно говорить все это так спокойно?
Не слышишь боли? И не услышишь. Ты слышал, чтобы я тебе жаловался? А ты знаешь, каково мне? Так вот, я не жалуюсь, но и мне жаловаться не надо. Не пойму.
Он чувствовал, как у него уже раздуваются ноздри. Ярость — средство, всегда действующее безотказно. Подействовало оно и сейчас.
Брат что-то пробормотал.
Что? — спросил он.
Ты превратился в зверя. В зверя войны.
Я хотел, чтобы ты был сильным, сильным, понимаешь?!! И он грохнул кулаком о край гроба. Никто тебе не поможет, только твоя собственная сила поможет тебе! А ты все цеплялся за людей, цеплялся за меня, цеплялся за свою мерзкую бабу! Цеплялся за водку и за других баб!
Брат весело расхохотался.
Он стоял, ждал. Сейчас брат скажет, чего это ему стало так весело.
Брат сказал:
Кстати, о бабах. Тебя не любит ни одна баба. И ты заказываешь дорогостоящих шлюх. То-то шлюхи у тебя пошли все такие красивые. Раньше были попроще, сбившиеся с пути пэтэушницы, начинающие алкашки и прочие в этом роде. Действительно — кто такому даст без денег?
Он слушал, что говорил брат. Он знал, что все это правда.
Кстати, правду про тебя рассказывают, что ты трахал малолетку и как плату поставлял ей наркотики?
Где ты это вычитал? Ты же вроде газет не читаешь?
Брат не услышал. Он продолжал допытываться:
А что плохого в траханье малолетки? От наркомании ты ее все равно не избавишь, а так она по крайней мере ничего не украдет. Если рассуждать исключительно в терминах последствий, как ты это любишь, то это даже хорошо.
Вот что, дорогой покойничек, никакой малолетки я не трахал!
О, как взвился! Называется — пророк. Да знаю, знаю, не трахал…
«Кто такому даст без денег». Брат говорил это с удовольствием, даже чересчур поспешно, но к концу, похоже, все-таки ему сделалось не совсем ловко.