Он сел за офисный стол, покрытый стерильной скатертью. Пока все было нормально. И внезапно он подумал о брате. И сразу все вспомнил. Брат ожил и заболел внутри. Он болел и болел и не собирался успокаиваться, боль становилась только сильнее. Он поспешно закурил. Стало на миллиметр легче. Люди кругом, и даже музыка. А он один… Вот оно, зажгло, запекло…
И вдруг он издал глубокий, рыдающий, облегчающий вздох. Боль смыло. И он понял, что это брат сказал ему: ладно, живи пока, но ты обязан вернуться ко мне с решением.
С каким решением? Ни о каком решении он и знать не знал. А сам-то брат знал? — тихо подумал он. И понял, что без решения он не возвратится. Он стоял и в блаженстве, мгновенно сменившем боль, обтирал глаза.
Потом заиграла музыка. По-английски пел хриплый мужской голос; он искал лето. Это было в припеве, остальных слов он не понял, да и слышно было плохо; а припев все доносился, возвращался. Где ж лето-то найти?
И он увидел осень. Он на грунтовой дороге, изрытой, развороченной телегами. Глянул на небо и увидел слабо проступающие силуэты плоских бледных облаков, однако надежно заслоняющих собой синеву. Небо было сухо, в нем не было ни намека на дождь. Оно было чисто, свободно от проводов. И слева, и справа была равнина. Ломберный стол равнины, поросшей короткой, ровной, ровно-зеленой травой. А лес? С правой стороны лишь чуть-чуть виден, чуть-чуть. И рванул ветер — осенний, нешуточный. Ветер захватил, подхватил его; на несколько мгновений он утратил способность дышать. И он ощутил восторг умирания. Стихия осени вступала в свои права. Он искал лето, но нашел осень, но это не хуже!
…это когда они на море, с мамой, «в лягушатнике», он залез на камни и посмотрел вовне… и вдруг увидел самую настоящую морскую пучину, которая, вероятно, та же самая, какая бывает и в тысячах километров от берега… и до чего же тоненькой перегородочкой он от нее отделен! жутко стало от этого понимания — так вот и ветер вдруг означил непреодолимую пропасть между летом и осенью… и уже не вернешься назад, не успокоишь глаз на зеленой траве, ибо трава эта — уже совсем не та, это волк в бабушкиной постели… чувство катастрофы лета, его слома, смерти… ветер вернул его в пучину реальности; убил в нем жизнь, но вернул в реальность… и этот метафизический лес на краю горизонта, все время исчезающий, исчезающий, но никогда не исчезающий до конца…
Рекламно-шампунно-колготочные девицы обсели стойку. Видны были их классные задницы, чуть расплющенные сиденьем, а над задницами — полосы голых спин. В-а-ххх… Холод в животе. Попытаться познакомиться? Девушка, который час? Его аж передернуло.
Правильно, что они не пойдут с ним (кое-кто, может, и пошел бы за деньги — впрочем, кафе здесь было другое), но он не об этом сейчас думал. Он думал про «всерьез». Правильно, что не пойдут. Любовь к себе он неизменно воспримет как слабость. И тогда либо он покорит ее себе, сделает подстилкой, половой тряпкой, — а потом вышвырнет, потому что презирает тряпок. Либо, если она не покорится — они переругаются-передерутся — и она уйдет от него. Только так.
Все правильно. Любить такого, как я, невозможно.
Подошла его официантка.
И он понял, что любит ее.
Вы красивая, сказал он, глядя прямо ей в глаза. Он слышал, как стукало сердце. Он стал красный как рак, даже волосы потрескивали — шапка на нем горела. Он признался в воровстве.
С какой-то гибельностью, с какой-то доведенностью до последней черты он смотрел ей в глаза. Да, я сказал это. И мне плевать, что ты об этом думаешь. Вот что говорили его глаза.
Looking for the summer…
Подобный английскому сплину… Это и был английский сплин, все тот же самый, за двести лет он нисколько не изменился.
Ой, да ну вас, комплименты сразу разговаривать! — сказала весело она.
Он несколько воодушевился.
Когда же я комплиметы говорил? в виде чаевых разве?
Ну, вот сейчас сказали.
Но тут же обеспокоилась:
Ой, а что с галстуком-то у вас?
Галстук, полустянутый, растянутый, позорно-обвисший, так и болтался на его шее.
Эк! Как раз кстати.
Тьфу, надоел-то как, сказал он. У вас ножа или там ножниц нет? А то хрен порвешь его!
А просто снять не умеете? удивилась она.
Не получается. Еле надел его.