О его интеллектуальном развитии: из всех моих догадок, я имею основание быть уверенным, что он отбывал наказание в местах лишения свободы - и там начитался вдоволь и натерпелся. Кузьменко неплохо разбирался в литературе. Причем знал не только религиозную, историческую, но и неплохо понимал философию. Часто любил припоминать Ницше, Шопенгауэра и даже Канта. Библию знал великолепно - хотя не любил цитировать дословно. В его речах я не помню, что бы Кузьменко произносил «точно» чьи либо фразы или сентенции. Он всегда говорил своими словами и оборотами(ниже я приведу примеры). Излюбленным его Евангелием было апокрифическое «Евангелие от Фомы». Всё ему знакомые «чужие» мысли и слова, как бы служили ему; даже слова Христа, он произносил как бы так, что он как бы вправе пользоваться «ими» как своими слугами, или как собственными словами или мыслями.
Питался Кузьменко своеобразно. Я не помню, что бы Ваня готовил у себя дома. Хотя у меня в гостях он несколько раз жарил картошку на сале. Покупал он обычно черный или белый хлеб, сливочное масло и куриные домашние яйца. Всегда у него на столе стояла трехлитровая банка с мёдом. Яиц он выпивал десятками - они то и состояли основным рационом Ивана. Я видел всегда остатки скорлупы то на столе, то на ступеньках (Кузьменко часто сиживал на ступеньках с выходом на улицу). Заваривал всегда крепкий черный чай из дешёвых сортов. Иногда покупал козье молоко у соседки. Водку пил, но редко.
Тут пора сказать о материальном положении Ивана. Я однажды был удивлен, когда увидел у него в шкафу, довольно пузатую пачку долларовых ассигнаций. Было в этой пачке, по меньшей мере, около десяти тысяч. При мне он поспешно выхватил сто долларов - для того что бы я разменял ему купюру в банке. Когда я удивленно спросил: «откуда такие деньги?» Кузьменко не обращая внимание на мое удивление торопливо ответил: «от туда».
еще скажу ниже, что спустя несколько лет, всплывали факты о том, что Иван жертвовал «нуждающимся» неплохими сумами в течении лет восьми - это точно. При этом он часто припугивал своих «счастливчиков», да так, что они молчали как могилы и после смерти своего доброго патрона. Лишь спустя время, выяснялись некоторые подробности самаритянских поступков Ивана. Вообще было странно сочетание его - я бы сказал - жестокости, обреченности взглядов - с теми заботами, которые он оказывал тайно или открыто. Он как бы не то что бы делал это по принуждению; как это в общем-то делают фанатики или бессердечные чёрствые люди, а скорее Кузьменко стеснялся этих своих поступков и старался не афишировать перед самим собой.Общаться с ним было невероятно сложно. Прожив полтора года, практически «через два дома», мы лишь за пол года до его смерти - познакомились и стали как то общаться. Вначале он обратился ко мне за инструментом. До этого я наблюдал его сидящем на своих ступеньках, когда я ежедневно возвращался с работы. Обнаружив у меня неплохую библиотеку, Кузьменко стал заходить чаще ко мне - за книгами. Обладал он способностью молчать, и полностью игнорировать свою компанию - словно он один, а не с кем-то. Позже я привык к такому способу «контакта». Единственное когда Кузьменко можно было хоть как то разговорить, это когда он выпивал водки. Пил он тоже оригинально - стаканами или <полустаканами>. Свободно и безболезненно мог осушить целую бутылку. После первого стакана, Кузьменко становился довольным: облокачиваясь спиной к спинке стула или к стене; он как бы наконец-то расслаблялся и отдыхал от самого себя. На втором стакане: Кузьменко мог разговорится и даже пустится в воспоминания. Но опять же это было редко.
Здоров он был физически необычайно и очень вынослив. Подтягивался резво на перекладине, или вцепившись цепкими пальцами за узкие выступы дверной фрамуги, Кузьменко мог за один поход, подтянутся более двадцати раз. Иногда я заставал его в замысловатых акробатических позах; а иногда Кузьменко подобно обезьяне подолгу весел на турнике и выслушивал меня. Очень много передвигался пешком на своих ногах. Несколько раз я был свидетелем, как Кузьменко за один день мог пройти более шестидесяти километров. После таких прогулок он заметно выглядел измотанным и утомлённым; но тем не менее чувствовал себя терпимо. Я где то слышал, что некоторые душевнобольные имеют склонность много бродить в одиночестве. Кто знает - были ли его пешие прогулки признаком душевного расстройства - или же он просто, таким образом поддерживал свою форму - так сказать - или просто по натуре своей Кузьменко был бродяга? Бог его знает...