Военный переворот, который совершается заведомо без всякого участия народа, чрезвычайно легко, даже естественно может вылиться в военную диктатуру…
И есть своя правота в народной песне о декабристах, записанной выдающимся фольклористом Н. Е. Ончуковым:
Только учитывая всë это, можно верно понять созданное в 1826 году стихотворение Тютчева «14-е декабря 1825», где он выразил то понимание и ту оценку событий, которые характерны для любомудров в целом.
так начинает Тютчев. Известный исследователь жизни и творчества поэта Г. И. Чулков писал: «Невозможно истолковать первые два стиха в том смысле, что декабристы были развращены собственным своеволием… Нет, поэт сказал то, что хотел сказать: “Самодержавие развратило декабристов, и оно же казнило их”».
Это действительно так; декабристы, действуя без народа, в сущности, могли только заменить самовластье царя своим самовластьем, – таков, надо думать, смысл тютчевских строк. И далее поэт говорит:
Г. И. Чулков заметил, что «поэт, по-видимому, не вполне отождествляет свою мысль с… народным приговором». Но это слишком осторожное предположение; из дальнейших строф тютчевского стихотворения как раз вполне очевидно, что поэт ни в коей мере не склонен «поносить» имена декабристов. Тютчев только верно отражает ту самую объективную историческую ситуацию – «страшно далеки они от народа». Но, ясно сознавая истинные намерения своих старших братьев, он говорит:
Единственный упрек – если только это можно назвать упреком – в «безрассудности» мысли, что совершенно закономерно для человека поколения любомудров. Да, Тютчев полагал – и для этого, несомненно, были серьезные основания, – что декабристы никак не могли одержать победу. Это, кстати сказать, совпадало с чисто жертвенным самосознанием многих декабристов. Сам Рылеев не раз высказывал убеждение в неотвратимости гибели, – в частности, в своих знаменитых стихах:
Александр Одоевский восклицал накануне 14 декабря: «Умрем, ах, как славно мы умрем!..»
Об этом, собственно, и говорит Тютчев, создавая жестокий, но глубоко поэтический образ «скудной крови», которая, «дымясь, сверкнула на вековой громаде льдов». Можно сказать, что Тютчев преувеличил мощь Империи, изображая ее как «вечный полюс», который почти невозможно «растопить», как «вековую громаду льдов», дышащую «зимой железной». Но в 1826 году неимоверно трудно было думать по-иному. В то же время в стихах нет, конечно же, никакого «поношения» декабристов (хотя иные авторы работ о Тютчеве и пытались это вычитать в данном стихотворении). Сам образ сверкнувшей на вековой громаде льдов – как ослепительная искра – крови исключает такое истолкование.
Тютчев оказался не прав только в одном – в утверждении, что «не осталось и следов». Достаточно вспомнить о явившихся через десятилетие на общественную арену Герцене и Огарëве, чтобы убедиться в неуничтожимости этих следов…
Но сразу же следует сказать, что Герцен, вдохновлявшийся героическим примером декабристов, продолжал их дело уже на совсем другом уровне, – на уровне гораздо более высокой культуры мысли и с гораздо более глубоким историческим сознанием. И в этом отношении он, как и его сверстник Станкевич, опирался на духовное творчество любомудров.