— Россия, — сказал Витте, — обладает колоссальным терпением, которого за границей недооценивают. Мы выносим боль — в том числе и постоянную — как никто другой.
— Россия! — вскричал Герцль. Ему все труднее было сдерживать охватившую его ярость. — Я, ваше сиятельство, говорю не о России, а о евреях. Неужели вы полагаете, будто столь отчаянное положение будут терпеть они? И терпеть не известно до каких пор?
— Но где же выход? — поинтересовался Витте.
То был первый раз на протяжении всей беседы, когда министр задал посетителю вопрос, не являющийся сугубо риторическим. Наконец Герцль получил возможность более или менее развернуто изложить министру финансов свои взгляды. Хотя и в дальнейшем Витте все время перебивал его. Но возражения министра оказались весьма поверхностными и, судя по всему, сводились к аргументации, почерпнутой им, специалистом по финансовым вопросам, из разговоров с антисионистски настроенными еврейскими биржевыми маклерами. А когда иссякли и эти доводы, Витте ни с того ни с сего заговорил о святых местах в Иерусалиме и высказал опасение относительно того, что появление еврейских поселенцев поблизости от святынь может вызвать волнения в среде паломников. Еврейские гостиницы, еврейские магазины — это, по его словам, должно было оскорбить чувства христиан.
— Мы предполагаем селиться по преимуществу на севере страны, далеко от Иерусалима, — возразил Герцль. — Раз уж евреев, как остроумно изволили выразиться ваша светлость, нельзя утопить в Черном море, необходимо найти для них какое-нибудь другое место.
Витте не расслышал сарказма в этих словах или сделал вид, будто пропустил их мимо ушей, и решил в свою очередь поддеть Герцля язвительным замечанием:
— Двадцать лет назад я встретился в Мариенбаде с еврейским депутатом из Венгрии. Не могу вспомнить, как его звали...
Герцль поспешил на помощь:
— Варманн?
— Да, вот именно. Уже тогда поговаривали о возможности воссоздания еврейского государства в Палестине, и господин Варманн сказал, что, если такое случится, он предпочел бы приехать в Иерусалим на правах австрийского посла.
Эта история была известна Герцлю в несколько ином виде: по его версии, Варманн сказал, что отправился бы в Будапешт еврейским послом, а это придавало всему анекдоту другое звучание. Судя по всему, Витте то ли не умел рассказывать такие истории, то ли переврал нарочно, чтобы вложить в историю нужный ему смысл. Во всяком случае, вывести Герцля из себя ему не удалось. Напротив. Пользуясь чужой, толком не осмысленной и не проверенной аргументацией, министр лишь помогал Герцлю опровергнуть ее строго последовательно, пункт за пунктом.
В конце концов Витте с явным неудовольствием оказался вынужден признать в общем и целом правоту Герцля и, похоже, совершенно загнанный в угол, осведомился у вождя сионистов:
— Ну, а чего же вы хотите от русского правительства?
— Некоторого содействия, — ответил Герцль.
Витте в ответ пошел на откровенную грубость:
— Но содействовать эмиграции можно по-разному. Например, пинком под зад.
Лицо Герцля налилось кровью.
— Речь не об этом. Хотя пинков как раз более чем достаточно.
Справившись с волнением, он принялся излагать министру свою состоящую из трех пунктов программу, не скрыл от Витте он и того факта, что уже сформулировал ее в письменном виде для Плеве. А поскольку Витте уже согласился с Герцлем в том, что массовый выезд из России представляет собой единственно возможное решение еврейского вопроса, вождь сионизма пошел в атаку, потребовав у министра в интересах своего движения снять запрет, наложенный на деятельность Еврейского колониального банка, поскольку этот запрет существенно усложнял эмиграцию, проходящую, не в последнюю очередь, в интересах царского правительства. С неожиданной легкостью Витте согласился, выставив, правда, условием согласия создание филиала банка в России, с тем чтобы, как он выразился, “следить за его поведением”. Герцль, не задумываясь, согласился, потому что и сам стремился к тому, чтобы деятельность банка в России была легальной и прозрачной. Конечно, он понимал, что и в данном случае дьявол прячется в деталях, как гласит пословица, но, по меньшей мере, в одном отношении он уже добился от Витте того, за чем пришел.
Аудиенция продлилась чуть больше часа. Затем Витте поднялся с места и подал Герцлю руку.
— Думаю, это был полезный разговор, — сказал он. И, по некотором размышлении, добавил: — Для обеих сторон, как мне кажется.
И вновь Герцль оказался на свежем воздухе. Впечатления, вынесенные им, были неоднозначными. Попрощавшись с Витте, он сохранил ощущение, будто находится на поле переменного тока между двумя полюсами, на поле, созданном обоими его высокими собеседниками, Витте и Плеве. Герцлю казалось также, что Витте, наверняка не являясь таким юдофилом, за которого он себя выдает, прежде всего стремится извлечь выгоду из трудностей, появившихся у Плеве в связи с кишиневским погромом, и, не исключено (во всяком случае, на такое намекала Корвин-Пиотровская), даже добиться отставки министра внутренних дел, что автоматически повлекло бы за собой резкое усиление позиции министра финансов. Уже долгие годы занимает Витте высокие и высочайшие посты в российском правительстве. Почему же до сих пор он ничего — буквально ничего — не сделал для здешних евреев, хотя, если у него возникала такая необходимость, и не гнушался встречаться с еврейскими финансистами, особенно зарубежными, и, вполне может быть, устраивал в их честь у себя в особняке великолепные приемы? Двуликий Янус этот граф Витте, а в душе, должно быть, такой же антисемит, как его грубоватый оппонент с набережной Фонтанки, разве что куда более изощренный!