И, по случайному совпадению или же в силу часто поминаемой поговорки о том, что несчастья ходят парой, через три недели в Петербурге бомбист-революционер убил министра внутренних дел Плеве. Разрыв бомбы прозвучал дальним зловещим салютом над могилой Герцля.
Мир не содрогнулся, когда скорбная весть из Вены распространилась по странам и континентам. Он был слишком занят самим собою. Лишь в нескольких столицах — в Париже, в Лондоне, в Берлине и в Санкт-Петербурге — вздохнули, возможно, тамошние чиновники: “Ах да, Герцль... Значительный человек. Пожалуй, это потеря". Газеты — да и то далеко не все — поместили более или менее краткие сообщения — в зависимости от собственного политического курса. В стане сионистов на время (пусть и на весьма недолгое) забыли о кричащих противоречиях и облачились в приличествующий обстоятельствам траур. Друзья и сподвижники горевали; к тому же, они сразу же начали догадываться, что с кончиной Герцля сионистское движение расколется окончательно. Горькие вздохи и безысходные стенания прокатились однако повсюду — от Франции до России и от Палестины до Америки, — где во градах и весях жили евреи, величайшая надежда которых была связана с именем Теодора Герцля, посулившего им не только независимое еврейское государство, но и новое — справедливое и гуманное — общественное устройство, при котором все они почувствовали бы себя воистину свободными людьми.
В санкт-петербургском русско-еврейском журнале “Будущность” в нескольких номерах подряд печатались слова прощания и преклонения — последняя дань российского еврейства великому современнику и вместе с тем первые отклики на страшную потерю. Едва ли не самым прочувствованным оказался опубликованный раньше остальных, тогда как в последующих — и куда более трезвых — порой предпринимались попытки подвергнуть деятельность вождя сионизма критическому анализу:
“...Невозможно передать ощущение воистину невыносимого страдания, охватившего евреев, сионисты они или нет, при известии о безвременной кончине. Все были потрясены и смогли в смятении твердо и горько осознать лишь одно: для всего еврейского народа этот уход обернется катастрофой, масштабы и последствия которой непременно окажутся ужасными. Прошло всего несколько дней — и всеобщая печаль многократно возросла. Всему еврейству разом снится словно бы невыносимо страшный сон. Следует признать, что ничья смерть не потрясала еще еврейство столь сильно и единодушно. Плач и стенания охватили наш народ и раскатились по небу над крышами домов, в которых живут рассеянные по свету евреи. И это вовсе не истерия, сформировавшаяся и накопившаяся за годы и столетия адских мучений в гетто и теперь выплеснувшаяся наружу. Это совершенно естественное явление. Смерть Герцля означает уход не только создателя и вождя сионистского движения, но и великого предсказателя горьких несчастий всего еврейства...
Герцля нет с нами — и люди плачут. Да, нам и нужно плакать, потому что так велика потеря. Но нельзя отчаиваться. Герцль был первым, но конечно же не единственным из подлинно народных еврейских вождей... Разумеется, сейчас не видно никого, кто мог бы занять оставленное им место. Среди нас нет никого, достойного хотя бы приблизиться к этому гиганту, безвременно покинувшему нас в эту решающую годину. Но пройдет какое-то время — и из гущи народной непременно поднимется новый герой. Лишь бы уцелел народ, а за вождем дело не станет!
...Но над этим надо работать всем, кто чувствует себя воистину ответственным за судьбы соплеменников. Храня благоговейную память о нашем первом всенародном герое, нельзя пренебречь и его заветом, а значит, нам требуется отдать все силы начатому им делу объединения народа. Да осенит нас и наши труды его великая тень, да вдохновит она нас на новые усилия, да вдохнет в наши сердца новое мужество.
Такова лучшая дань наша новому Маккавею, единственному в своем роде герою, вождю воссоединяющейся нации.