Ее величество, узнав о весьма больших беспорядках, происходящих в
общедоступных театрах по причине непотребного содержания пьес,
исполняемых на сцене, и из-за скопления дурных людей, дала указание,
чтобы в Лондоне в течение лета не только не игрались пьесы, но чтобы
все здания, возведенные и строящиеся для этой цели, были снесены.
Сам Бен попал в тюрьму, но отделался легким испугом. В Англии XVI века приказы королевы исполнялись без нынешнего рвения. Ни один из театров не был снесен, а представления прекратились всего на два-три месяца.
Бен Джонсон вышел из бродячих актеров, но титаническими усилиями поднялся до должности королевского хронолога. Эрудит, педант, чуть-чуть ретроград, он в прямом и переносном смысле отличался тяжеловесностью. Он не принимал шекспировской патетики и "разнузданности" композиции, но, врачуя его драматургию с присущей ему прямотой слона, сам был слаб в сюжете, консервативен и ориентирован на ушедший "золотой век".
Образованнейший человек эпохи, знаток не только античности, но Боккаччо, Петрарки, Тассо, Эразма, Рабле, Монтеня, Лопе де Веги, Сервантеса, он нередко злоупотреблял эрудицией, черпая и пуская в дело все подходящее к собственному мировосприятию.
Это был гордый, прямой, независимый человек, страстно защищающий искусство от невежества, не унижающийся пред знатью, чуждый лести - и потому окруженный множеством врагов. Но, обладая силой характера, умом и напором, Бен Джонсон тем не менее завоевал в литературе место заводилы и диктатора.
Он был ученее большинства поэтов и, безусловно, воинственнее всех
их. Он заставлял слушать себя. И не только слушать, но иногда даже
слушаться.
Бен Джонсон бесспорно был великим драматургом, но два недостатка не позволяли ему дотянуться до Шекспира - назидательность и рационализм. Он не испытывал пиетета перед старшим другом и нередко чуть ли не свысока пощипывал человека, помогавшего ему в начале карьеры. Ему недоставало полета фантазии, точнее, он сознательно подчинял свободу дисциплине ума. Устремляясь вперед, он был весь в прошлом - во власти древних римлян. Нападки Бена Джонсона на Шекспира были продолжением его эстетических взглядов, а не результатом недоброжелательности или плохих отношений. Он любил Вила как человека, но считал, что, как поэту, ему недостает культуры, рассудочности и порядка. Он так часто иронизировал по поводу того, что Шекспир "плохо знал латынь, а греческий и того хуже", что вот уже четыре века ни одна книга не обходится без этой банальности.
Язвительный по натуре, он не упускал даже мелочей: не мог простить Шекспиру "кораблекрушения у берегов Богемии". Его раздражала легкость письма собрата по перу: "писать быстро не значит писать хорошо", но еще более вдохновение, воспринимаемое как небрежность, как неумение держать себя в узде. Может быть, именно это умение сдерживать себя не позволило ему самому возвыситься до Шекспира.
Бен Джонсон принимал активное участие в "войне театров", став первой ее жертвой, - сатирически высмеянным поэтом и философом Хризоганом в пьесе Марстона "Побитый актер". Ответным ударом стала едкая сатира "Всяк по-своему". Марстон не заставил себя ждать, сделав рогоносцем Брабанта-старшего в пьесе "Развлечения Джека Драма". Это было только начало: на театральную войну, по словам гамлетовского Гильденстерна, "много было потрачено мозгов".
Сам Шекспир не остался сторонним наблюдателем. В "Как вам это понравится" Жак - все тот же Бен Джонсон, страждущий излечить мир от пороков пилюлями правды:
Всю правду говорить - и постепенно
Прочищу я желудок грязный мира,
Пусть лишь мое лекарство он глотает.
Пикировки сторон в войне театров не делали участников врагами, как это произошло с нынешними "инженерами человеческих душ". Молодые люди оттачивали зубы, создавая атмосферу конкуренции и интеллектуального бурления, идущего на пользу поэзии и театру. Нам бы такие войны...
Показательны свидетельства современников об отношениях Шекспира и Бена Джонсона, характеризующие величие и значимость двух драматургов Альбиона.
Много раз происходили поединки в остроумии между ним [Шекспиром]
и Беном Джонсоном, один был подобен большому испанскому галеону, а
другой - английскому военному кораблю; Джонсон походил на первый,
превосходя объемом своей учености, но был вместе с тем громоздким и
неповоротливым в ходу. Шекспир же, подобно английскому военному
кораблю, был поменьше размером, но зато более легок в плавании, не
зависел от прилива и отлива, умел приноравливаться и использовать
любой ветер, - иначе говоря, был остроумен и находчив.
Собиратель артистических анекдотов Джозеф Спенс в начале XVIII века писал:
Широко распространилось мнение, что Бен Джонсон и Шекспир
враждовали друг с другом. Беттертон часто доказывал мне, что ничего
подобного не было и что такое предположение было основано на
существовании двух партий, которые при их жизни пытались
соответственно возвысить одного и принизить характер другого.
Споры в "Сирене" - при всей их остроте и горячности - были жаркими дискуссиями близких по духу людей, а не идущими сегодня сварами "учителей человечества" и "наставников душ", эти души коверкающими.
По-видимому, сборища прекратились около 1612-1613 годов. Шекспир
к тому времени вернулся на постоянное жительство в Стратфорд. Бомонт
женился. Обстоятельства сложились так, что и другие перестали посещать
"Сирену". Но теплая память об этих встречах сохранилась у их
участников. Через года два-три после того, как писатели перестали
бывать в "Сирене", Бомонт написал стихотворное послание Бену Джонсону,
и в нем он с удовольствием вспоминал о том, как они спорили и шутили
во время встреч:
...что мы видали
В "Русалке"! Помнишь, там слова бывали
Проворны так, таким огнем полны,
Как будто кем они порождены
Весь ум свой вкладывает в эту шутку,
Чтоб жить в дальнейшем тускло, без рассудка
Всю жизнь; нашвыривали мы ума
Там столько, чтобы город жил дарма
Три дня, да и любому идиоту
Хватило б на транжиренье без счета,
Но и когда весь выходил запас,
Там воздух оставался после нас
Таким, что в нем даже для двух компаний
Глупцов ума достало б при желаньи.
Бен Джонсон умело потрафлял вкусам двора и плебса: он писал изящные пьесы-маски, обставляемые великолепными декорациями, и одновременно едкие и язвительные сатиры, восторженно воспринимаемые публикой. Рассудочность и утилитарность были свойственны как самому Бену, так и его пьесам. Это помогло ему устоять в эпоху Просвещения, когда "пал" Шекспир.
Об отношениях Шекспира с Джонсоном красноречивее всех перепалок свидетельствуют два факта: желание уходящего на покой мэтра "заполучить" Бена для своей труппы и хеминговское издание произведений in folio Уильяма Шекспира, открываемое поэмой Бена "Памяти любимого мною Уильяма Шекспира и о том, что он оставил нам".
Ликуй, Британия! Ты можешь гордиться тем, кому все театры Европы
должны воздать честь. Он принадлежит не только своему веку, но всем
временам!
Бен Джонсон писал, что Шекспир превзошел своих предшественников, "затмил нашего Лили, смелого Кида и мощный стих Марло".
Я оживил бы их, чтобы они услышали, как сотрясается театр, когда
ты [Шекспир] ступаешь на котурнах трагедии, или убедились в том, что
ты единственный среди них способен ходить в сандалиях комедии и стоишь
выше сравнения с тем, что гордая Греция и надменный Рим оставили нам,
и выше того, что возникло из их пепла.
Надо знать характер ниспровергателя и хулителя Бена, не терпящего конкурентов, дабы понять эту его оценку собрата по перу, еще не ставшего тем ШЕКСПИРОМ, которого мы знаем сегодня. Оба они обладали назависимым умом, оба были "не сахар". Тем выше цена дружбы двух столь несхожих великих художников величайшей из эпох.
Драйден:
Сравнивая его [Джонсона] с Шекспиром, я вынужден признать первого