Пол пробормотал в ответ что-то неразборчивое. Адам спрыгнул с козел и подошел к нему. Пол слишком сильно наклонился вперед, Адам успел поймать его и задержал дыхание, когда тот дохнул ему прямо в нос. Никогда еще он не стоял так близко к отцу. Если, конечно, Пола можно назвать отцом. И чем бы от него ни разило, как бы тяжело он ни вис на Адаме, тому приятно было, что отец его вроде как обнимает. Пол попытался выпрямиться, и руки его отчего-то легли Адаму на лицо.
— Ты мне нужен…
Адам держал его, смотрел ему в глаза и совершенно терялся, забывал, кто он и где он. Слова Пола потрясли его более всего потому, что в тоне сквозила нежность. Ладонь Пола лежала у него на щеке, пульсировала, и на коже под ней образовывались капельки пота. Так вот каково это — быть чьим-то ребенком? Никогда еще Адаму никого не хотелось назвать «па», но сейчас эти сладкие звуки рождались у него в горле и так и просились прочь с языка.
— Господь благословил нас.
— Нас, масса?
Пол взглянул на Адама, и руки его соскользнули ниже, к груди. Адам пораженно смотрел, как губы его складываются в улыбку. Неужели Пол наконец заметил, что у них абсолютно одинаковые переносицы и высокие лбы — фамильные черты Галифаксов. Понятно, он и раньше об этом знал, но увидеть наконец своими глазами — совсем другое дело. И говорить об этом не нужно. Вообще ничего говорить не нужно. Адам поймет. Правду необязательно озвучивать. Она и так способна проникать сквозь самые мощные и неприступные стены. Ее булыжниками не остановишь. Пол закашлялся. Адам похлопал его по спине, а затем посветил на него и удостоверился, что Пол не умирает.
Лицо Адама ничего не выражало. Он не давал Полу упасть, а тот трясся у него в руках. На улице стояла жара, даже с заходом солнца не стало прохладнее, так что, вероятно, колотило его из-за выпивки и того, что стряслось, когда он весь вымазался. Адам откашлялся.
В животе что-то шевелилось, грозя проделать дыру в спине, чтобы душа могла выползти наружу. Пойти куда-нибудь, сделать что-нибудь, что оправдало бы его существование. Не ту рутинную работу, выдумать которую могли только люди с неразвитым умом и полным отсутствием воображения. Но что-то такое, благодаря чему у него появится возможность поразмыслить, в самом ли деле темнота способна двигаться, как живая. Что бы там тубабы ни говорили, душа у Адама была. И благодарить за нее стоило вовсе не того тубаба, который поспособствовал его появлению на свет.
Пол впервые сказал «нас», будто бы они родные по-настоящему. Что, если однажды эта крохотная щель растянется до большого отверстия? Наберись Адам смелости, он сейчас спросил бы его о своей матери. Как та отнеслась к тому, что родила на свет особенного ребенка? (Да, он считал себя особенным. А как иначе было объяснить, что везде и всюду он и свой, и чужой одновременно?) Особенный, светлый как солнце ребенок, вышедший из чрева черной как ночь женщины. Почти тубаб, если бы не чертов предатель рот.
Может быть, Пол и к матери тоже относился по-особому? Но что это могло значить при условии, что она сейчас либо мертва, либо и того хуже? Адам любил мысленно перебирать разные варианты. Вот зачем линия делила его пополам, словно нулевой меридиан: чтобы лавировать с обеих сторон, строить теории, пересчитывать их, хранить в голове, ведь другого личного пространства у него нет. Однажды все равно придется сделать выбор: либо отдать ее обратно законному владельцу, либо так и хранить в карманах штанов — авось пригодится в будущем. Конечно, при условии, что в нужный момент она все еще окажется под рукой.
Пол снова пошатнулся. Адам подхватил его и поставил на ноги. Удивительно, но он оказался вовсе не таким уж тяжелым. Пол бормотал себе под нос что-то странное о Боге, но язык ему связал алкоголь, и Адам с трудом разбирал слова. Однако удивительнее всего было то, что всего несколько минут назад Пол держал в ладонях его лицо, смотрел ему в глаза и не требовал потупиться. Адам впервые увидел глаза своего отца — те же, что однажды смотрели на его мать. Вернее, те, что, вероятнее всего, старались на нее не смотреть.
Хотелось бы верить, что взгляд Пола зря показался ему холодным. Но даже в те моменты, когда Пол, оправдываясь пьяным добродушием, пытался проявить нежность, глаза его выдавали. От них веяло холодом. Плачущая, но все еще суровая угроза.
Мать его предупреждали, что Полу в глаза смотреть нельзя, никогда. Даже если вы с ним окажетесь в Блядском Домике — прежнем, лежавшем на много слоев земли ниже того, который Адам так хорошо знал. Заглядывал ли Пол матери в глаза, нет ли, она-то точно на него не смотрела. Теперь, поискав на дне зрачков Пола образ матери и не найдя его, Адам в этом не сомневался. А значит, он получил лишь ее тело, но не разум. Разум, должно быть, она после потеряла сама. И как ее в том винить?