Свернули к Пустоши, и Адам понял, что не может различить в темноте ни одной хижины — все уже спали. И все же откуда-то лился слабый свет. Что ж тут удивительного? Все наработались в поле и ждут не дождутся воскресенья, чтобы до обеда проваляться на тюфяке, а после притопать на поляну и вознести молитвы тому, кто, сидя на небе, не желает видеть того, что творится на земле. Издалека хижин было не разглядеть, не помогали ни луна, ни звезды.
Адам остановился у ворот. И, прежде чем спрыгнуть с козел и пойти открывать, понюхал воздух. Пахло цветами, травами, животными, но чувствовался в ночи и еще какой-то смутный безымянный запах. Адам сполз с сиденья и открыл ворота. Край створки проехался по земле, углубив борозду.
Адам вернулся к коляске, открыл дверцу и обнаружил, что Пол все еще спит. Лежит на спине, пуская слюни, совершенно беззащитный. Адам склонился над ним. Заметил краем глаза бьющуюся на шее жилку. Грудная клетка Пола мягко, неравномерно вздымалась и опадала. Адам нахмурился. Выражение его лица можно было бы принять за беспокойство, если бы не подозрительный блеск в глазах. «Это было бы так просто», — подумал он. Наклонился ниже и разглядел на лбу морщины, которые обычно скрывала шляпа. Тревога любила оставлять такие отметины — притом на лбу, на самом видном месте. Словно предостережение.
Адам протянул руку, чтобы прикоснуться к ним. А может, сделать что-то другое. Но тут Пол вздернул подбородок и открыл глаза.
— Что ты делаешь? — спросил он и сел.
— Пытаюсь вас разбудить, масса. Мы дома.
Оба замерли. Пол не сводил глаз с Адама, Адам же смотрел в землю. Несколько секунд они не двигались, и тишина заполнила все пустоты. Слова гнездились во рту, жались к губам изнутри и так и норовили больно поранить нежную кожу, прежде чем доберутся до цели. «Каково было бы назвать его „па“»? — гадал Адам. Однако решил, что выяснять это будет слишком рискованно.
— Что ж, прекрасно. Теперь отвези меня к крыльцу, — приказал Пол.
Адаму показалось, что на самом деле он хотел сказать нечто другое.
Адам потянул лошадей под уздцы, провел их через ворота и остановился перед Большим Домом. Потом помог Полу вылезти из коляски. Тот пошатнулся, как человек, у которого от долгой неподвижности затекли ноги, но вскоре восстановил равновесие. Задрал голову, и безразличие на его лице вдруг сменилось тревогой. Он словно наконец пришел в себя: Пол из Виксберга исчез, уступив место Полу из Пустоши.
Понимая, что больше он не нужен, Адам за Полом не пошел. Попытаешься оказать услугу, о которой никто не просил, — дорого заплатишь. Безопаснее всего держаться привычного распорядка. И потому он повел лошадей к хлеву. Остановился у ограды, открыл калитку и провел через нее коней, все еще запряженных в повозку.
Потом распряг их, расстегнул кожаную упряжь — и те ее составляющие, что ограничивали движения, и те, что не давали лошадям смотреть по сторонам. Но поводья оставил — отведет коней к Исайе с Самуэлем, те поставят их в стойла, а уж после все снимут. И если не слишком устали, предложат Адаму выпить сладкой воды и поболтать с ними немного, прежде чем он отправится в свою тихую, одинокую, пустую хижину.
Обычно в такое время они еще не спали. Но если уже улеглись, Адам не станет их будить. Сегодня воскресенье, а у черномазых, кроме него, больше ничего и нет. Тогда он сам отведет лошадей в стойла и снимет поводья.
Вдруг Адам услышал какие-то звуки. Ага, они не спят. Отлично. Интересно, захотят ли они послушать, как Пол сказал ему «нас», пускай и в пьяном угаре? Поймут ли, если расскажет им о линии? Если уж кто и в силах его понять, так это они. Их ведь и самих делит надвое такая же полоса
Чем ближе Адам подходил к хлеву, тем громче становились доносившиеся оттуда звуки. И вскоре стало понятно, что двое людей так сильно шуметь не могут.
Самуэль
«Я обнимал тебя ночами, ведь ты единственный знал, что я не деревяшка».
Они молча, не двигаясь, стояли в темноте. Говорили очень тихо, не заглушая привычных ночных звуков. Сегодня к ним приходил Пол — и выставил себя полным идиотом. Но его приход ясно дал понять, что время пришло. К тому же в доме ждал Тимоти. И в любой момент мог нагрянуть в хлев, если Самуэль не явится к нему, не разыграет спектакль, а после не уберется побыстрее, чтобы сохранить его тайну лучше, чем свою.
Самуэль не станет с ним спорить. Не станет умолять. «Просто сделай это. Сейчас же. И беги. Как сказала Мэгги».
Самуэль с Исайей не сводили друг с друга глаз, но ни один из них не трогался с места.