Из раны хлынула кровь, потекла по лицу. На полу быстро образовалась лужа. Тимоти не кричал, не бормотал, но губы его шевелились, словно силились задать вопрос. Самуэль отвернулся. Было ясно, что Тимоти ничего не понял, что хоть перед смертью хочет узнать почему. Но Самуэль не собирался ему отвечать. Пускай этот очаровательный молодой человек, считающий себя ни в чем не повинным, на собственной шкуре ощутит, каково это. Пускай спросит у призраков. У бесчисленного множества тех, чьи голоса звучат кристально ясно, хотя от тел уже ничего не осталось. Не зная покоя, они бродят повсюду и не дают покоя другим. Да и как же упокоиться, когда на губах застыло крошечное слово? Оттого они и набрасываются на живых, не замечая, что и живые задаются тем же вопросом.
Самуэль не думал, что тело будет дергаться так долго. Наконец изо рта Тимоти вырвался какой-то звук. Не слово, не вопрос, на который Самуэль все равно не дал бы ответа. Скорее что-то вроде журчания, с которым дождевая вода стекает в дыру. И тело тут же обмякло, лицо разгладилось и приняло умиротворенное выражение. Словно Тимоти просто уснул с открытыми глазами.
Самуэль склонился над ним. Никогда еще он не видел его лица так близко. Впервые получил возможность как следует разглядеть тубаба, не заботясь о том, чем для него обернется такое нахальство. Все так расхваливали его глаза, голубые, как ясное небо. Самуэлю же они показались просто пустыми, бездонными, способными поглотить все, что встретится на пути. Себя он в них не разглядел. Вот и Исайя говорил то же, но совсем не так убежденно, как хотелось бы Самуэлю.
Оставив топор торчать из раны, Самуэль выпрямился. Надо же, он думал, что убивать трудно, а это оказалось очень легко. Боялся, что будет мучиться от стыда и чувства вины, а ощущение было, как будто он самую малость исправил несправедливость. И все же прежде, чем он сможет собой гордиться, придется свалить еще многих. Однако если смерть придет за ним прямо сейчас, он умрет, сознавая, что заставил их выплатить хотя бы часть долга. А они бы подумали, что он расквитался.
«То, чего нам ничтожно мало, — думал он, — им хватает с лихвой. Но мы это исправим».
Опустив глаза, он заметил кровь на своей груди. С губ его сорвался неопределенный звук — нечто среднее между вздохом и смешком. Он хотел улыбнуться, но из глаз вдруг закапали слезы. Самуэль не стал их вытирать, не то пришлось бы признать, что они и правда льются. Так они и струились, щекотали щеки, только смеяться вовсе не хотелось. Добежав до подбородка, они, помедлив, капали вниз и растворялись в луже крови на полу.
Ему еще столько всего нужно узнать. Например, кто и зачем показал Исайе, как плести косички? Кто научил его петь? Может, у них это семейное? И что значит этот непокорный вихор у него в волосах? Может, это знак, что мать его была воином?
Теперь ему придется пригнуться к земле низко-низко, ползти, как ночной туман, не обнимая траву, а лишь дразня обещанием напоить ее. Впрочем, возможно ей хватит оставленной им влаги, чтобы продержаться еще немного.
Упершись ногой в безжизненную шею Тимоти, Самуэль выдернул из раны топор. Голова Тимоти тихонько стукнулась об пол. И в ту же минуту за дверью загрохотали шаги.
Плач Иеремии
Отстраняясь от мук своего народа, человек теряет себя. Кровь оклеветали, а это значит, что по самим вашим венам струится противоречие.
Только так можно было выжить. Но время движется иначе, чем вы думаете. Мы знали это раньше, знаем и сейчас. Скоро прозвучит приговор. Ведь вы создали конфликт, ставший вашей кровью, сделавшийся для вас вопросом чести, а это всегда ведет к гордыне. Вот что стучит в вашем сердце. Или будет стучать. Или стучало раньше. Порой мы забываем, что для вас время — это три различных формы, для нас же оно едино. Гордыня станет стучать в вашем сердце, если вы не проявите осторожность, если не внемлете. Понимаете?
Поддавшись ярости, погрузившись во внутреннюю войну, вы сбросите оковы, но не станете свободными. Вы достигнете чего-то другого, невозможного, ненужного. Захотите сохранить репутацию в глазах детей своих захватчиков — о ужас! ведь они ваши братья и сестры! — и уступите им свою жизнь. Решите, что полужизнь все же лучше, чем смерть, хотя, в сущности, это одно и то же.
Мы оплакиваем вас.
Вы дети, за которых мы боролись, дети, которых мы потеряли.
Наши преданные и окропленные слезами потомки.