Джеймс брел в темноте, гадая, куда могла податься Рут. Под сапогами скрипели камни, шуршала сухая трава. Плеск речной воды заглушал ночную песню сверчков. Джеймс ждал, что поблизости вот-вот зашелестят шаги, мелькнет силуэт, запахнет духами, но ничего не происходило. Поскользнувшись на глинистом берегу, он вдруг заметил вдалеке какое-то движение. Быстро обернулся и увидел мелькнувший за деревом подол сорочки. В ту сторону он и направился.
Прошагал вдоль берега, свернул к деревьям. Фитиль в лампе замигал, а сзади вдруг послышался голос:
— Поздновато купаться.
Даже подняв лампу повыше, Джеймс не смог разглядеть ее лица. Рут куталась в тень, словно в накидку, подаренную старым другом.
— Невежливо молчать, когда к тебе обращаются.
Он хотел ответить, просто она застала его врасплох.
— Это вы, верно, украли луну? — спросил он наконец.
Она улыбнулась. Он же намеренно не позволил себе улыбнуться в ответ.
Они молча пошли по плантации. Джеймс понять не мог, как это она не боится вот так, без лампы, разгуливать в темноте. И даже не спотыкается. Он предложил было посветить ей, но она отказалась и, смеясь, отступила в еще более густую тьму. А ведь ему так хотелось увидеть ее лицо!
— Рут, зачем это вы бродите по ночам? — спросил он, надеясь ее разговорить.
Негромко напевая себе под нос, она закружилась в своей ночной сорочке, радуясь проникавшей под тонкую ткань прохладе. Джеймс успел только дойти до забора, а она уже пролезла под ним и теперь поднималась на крыльцо его домика.
Рут казалась ему головоломкой, в которой не хватало слишком многих деталей. Но может, в этом и заключалось самое интересное. Такие штуки этак запросто не соберешь. Нужно больше времени, больше внимания, больше воображения. Вот это последнее и есть самая плодородная почва. Он усердно ее возделывал и теперь терпеливо ждал всходов.
Рут прошлась по его жилищу легкими танцующими шагами.
— Ужасный беспорядок, — заключила она. — Тебя что, никогда не учили, как вести хозяйство? Может, тебе пора жениться?
Джеймс улыбнулся. И она, кажется, тоже. Он поставил лампу на маленький стол, возле которого стоял всего один стул. И впервые всерьез задумался о женитьбе. «Мне? Завести жену? Да кто же за меня пойдет? С такими-то отвратительными манерами». И тут же отвлекся от мыслей на полыхающие огнем волосы Рут.
Она же развернулась и направилась к двери. Джеймсу не хотелось с ней расставаться.
— Надеюсь, твой кузен скоро вернется. Знаешь, он собирается продать тех двух черномазых, которые на меня глазели.
— Знаю.
Рут прошла мимо Джеймса, и тот пристально взглянул на нее.
— Слушайте, Рут, вот так бродить ночью по плантации опасно. Идите-ка лучше в дом.
— С чего бы мне бояться того, что принадлежит мне? — Она обернулась к нему в замешательстве.
Джеймс наконец-то сообразил снять шляпу. Как и было сказано, манеры его оставляли желать лучшего. Склонив голову набок, он заметил:
— Если бы только оно принадлежало вам.
И прижал шляпу к груди, подчеркивая свою искренность и любезность.
Рут рассмеялась и вышла. И когда он выглянул за дверь посмотреть, куда она направилась, ее уже нигде не было видно. Растворилась в ночи, в которой, неизвестно почему, чувствовала себя так комфортно. Джеймс увидел вдалеке четырех надсмотрщиков — они разговаривали с Зиком, Малакаем и Джонатаном. Началась пересменка.
Он вернулся внутрь, сел на кровать, но сапоги снимать не стал. Все равно они такие разношенные, что на ногах не чувствуются. Бросив на пол шляпу, он развалился на кровати. А ружье положил рядом, на то место, где спала бы супруга, реши он жениться. В мерцающем свете лампы казалось, что вещи во тьме двигаются, но самому Джеймсу шевелиться не хотелось. Веки отяжелели, и он позволил им то, о чем они так просили.
Во сне Джеймс увидел поле и черномазых, собирающих хлопок. Только кусты были живыми и истошно верещали, когда волокна выдергивали из коробочек. Вдруг все рабы разом замерли и синхронно, как стайка птиц, развернулись в его сторону. Мужчины и женщины, старые и молодые, все они выпрямились и пошли на него. Глаз у них не было, и все же они Джеймса видели. Вдруг он услышал какой-то шум — не то гул, не то жужжание, — доносившийся из промежностей черномазых. Словно бы приглушенные голоса и барабанный бой. Джеймс схватился за ружье, но было поздно. Их слишком много. И все несутся на него, зажав в руках вилы. Однако стоило первым зубцам коснуться лба, как он открыл глаза.