Он все время был тут, возле ее запястья. Нож, о котором Пол однажды сказал ей, что его следует класть справа от тарелки, а потом заявил, что никогда такого не говорил, и приказал выпороть ее кнутом. Она не стала вскидывать нож вверх, направила точно вперед, как научили ее семь женщин, объяснив заодно, в какую часть тела лучше будет его воткнуть. Джеймс и его прихвостни даже не заметили, что она бежит к ним: все глазели на пожиравшее Самуэля пламя, словно он нарочно постарался заворожить их, отвлечь от всего, что происходит вокруг. Может, так оно и было. А может, свою роль тут сыграла сама натура тубабов, которым отчего-то очень приятно было любоваться учиненным разором. Он прямо сплотил их. Все столпились вокруг охваченного огнем тела, и у каждого на лице написано было: «Вот оно!» Казалось, наконец-то им удалось обнаружить между собой нечто общее, роднившее крепче, чем кровь или постель. Дай они себе волю (а не будь рядом толпы черномазых, этого не миновать), и они бы бросились обниматься. Не от похоти — хотя, возможно, и без нее бы не обошлось, — но от радости и душевного подъема.
Мэгги вовсе не опасалась разрушить эту эйфорию и привлечь к себе внимание, знала, что в итоге это не будет иметь никакого значения. Чуть согнув обретшие новую силу руки, она метнулась вперед. Кончик ножа ткнулся в шею Пола сзади и почти беззвучно пронзил ее. Мэгги не ожидала, что все произойдет так тихо. Голова Пола едва заметно качнулась назад, но отшатнуться или обернуться он даже не попытался. Как будто заранее все знал и давно смирился. Или, наоборот, совершенно такого не ожидал и застыл от изумления. С ножом в шее он ничком рухнул на землю. Мэгги, тяжело дыша, осталась стоять над ним. А окружающие потрясенно переводили взгляд с нее на распростертое у ее ног тело.
Джеймс направил на эту бабу ружье, но поднять на нее глаза по-прежнему был не в силах. Ладно, будет действовать по памяти. Однако выстрелить он не успел — сзади на него напрыгнул Адам. Яростно вцепившись друг в друга, они покатились по земле. Джеймс успел разглядеть его искаженное злобой лицо и оскаленные зубы. Адам ударил его головой в лоб, и Джеймс едва не потерял сознание, но в ружье вцепился только крепче.
Адам попытался выхватить оружие, прогремел выстрел, и глаза его распахнулись, а изо рта хлынула струйка крови. Вот и все, черномазый, — хотя его и за черномазого-то не примешь, пока не подойдешь и не присмотришься как следует.
Джеймс выдохнул, только сейчас заметив, что задержал дыхание. Отчего-то все вокруг стало двигаться очень медленно. Мертвый черномазый придавил его к земле, и окружающий мир он видел поверх его плеча. Кругом были лица — людей и негритосов — застывшие, пораженные развернувшейся перед ними схваткой, словно молнией. Одни смотрели испуганно, другие бесстрашно. Голоса их тоже теперь звучали замедленно — сделались низкими и протяжными. Сжатые руки, приоткрытые рты, казалось, каждый стремился из последних сил уцепиться за жизнь, вдохнуть полной грудью ее остатки. Наконец мир снова начал разгоняться, обрел привычную скорость, и Джеймс обнаружил, что орет с вытаращенными глазами:
— Стреляйте, идиоты!
Он злился, что его люди застыли столбами и без приказа и не думали пошевелиться. И в то же время отчетливо понимал: пришел конец, которого все они ждали, тщетно пытаясь списать тревожное покалывание в промежности на похоть.
Толпа забурлила, отступая. И прямо перед тем, как началась стрельба, заплаканной Эсси явилось видение. Крепко прижав к себе Соломона, она пятилась, хотя ни одно дуло и не было направлено на нее.
И тут грянул гром.
Раздались выстрелы. Одни упали, другие кинулись врассыпную. Зик, Малакай и Джонатан припустили за убегавшими, смеясь, словно играли в догонялки. Но были и те, кто бросился в атаку. Так началась Славная Ночь, которой Джеймс так боялся. Грохотали выстрелы, метались люди, половину которых он не мог рассмотреть из-за темноты и дыма, валившего от их горящего приспешника. Однако же он по-прежнему знал, в кого целился. Если бы тот проклятый черномазый на него не напал, возможно, он бы уже разрушил чары.
Джеймс поднялся, и ноги сами понесли его куда-то сквозь потасовку и вопли. Споткнувшись, он снова упал, затем встал, оглянулся и, убедившись, что никто за ним не следит, зашагал быстрее. Он так и не понял, как в темноте умудрился добрести до границы плантации. Наверное, ноги сами вынесли его в ту ее часть, которую он знал лучше всего. Как бы там ни было, он оказался в самом дальнем краю «Элизабет», куда не добрались еще ни побоище, ни пламя, ни кровь. Все равно он ничем не мог помочь. И вовсе не считал себя трусом из-за того, что стоит тут, с ружьем в руках, укрывшись за деревьями, а бойня продолжается где-то там без него. Он видел, сколько их, они едва его не смели, так что плевать.