Конечно, здесь, в Пустоши, небезопасно, но тут хотя бы стабильно. А людям, у которых ничего нет — и не будет, пока миром правят тубабы, — уж лучше заранее знать, кто, когда и каким образом принесет им горе.
«Я не гнилой плод. Я человек».
— Придите ко мне и найдете защиту в руках моих.
«Не нужно бояться! Не нужно!» — хотелось ему крикнуть живым и мертвым. И некоторые из живых непременно откликнулись бы. Кто же отворачивается от брезжущего в жуткой ночи огонька, каким бы тусклым и слабым он ни был? Кто противится распахнутым объятиям, которые, если не смогут защитить, так хотя бы не оставят тебя умирать в одиночестве? Однако ни Эсси, ни Тетушка Би не пришли на его зов, и Амоса это задело.
Он стоял возле тела Пола, и люди стекались к нему, окружая их обоих. Тут безопаснее всего — нужно просто стоять и оплакивать хозяина земли, пока остальные носятся, как безумные. Когда прибудет кавалерия — а она прибудет, не сомневайтесь, — он всех ей назовет поименно. И начнет с этой бабы.
— Масса, мы всего лишь хотели немного тишины. Можешь ты нам ее дать? Тишины и… покоя. — Не получив ответа, Амос продолжал: — Мы здесь, с тобой. Мы здесь.
Он не сомневался, что выстрелы его не зацепят, ведь Кровь давно уже отметила его. А потом вдруг поднял глаза и увидел Мэгги. Она шла по склону вверх, поднимаясь к Большому Дому, Амос же, несмотря на то что сам стоял ниже, посреди разразившейся вакханалии, попытался глянуть на нее сверху вниз. Взгляды их встретились. Но из них двоих только у него в глазах стояли слезы. Амос медленно поднял руку и указал на Мэгги, обвиняя ее… В чем? Она сама поймет, а другим и не нужно. И она поняла, улыбнулась и развернулась к нему спиной. И все же ему необходимо было произнести это вслух, чтобы свидетели слышали его слова. Пускай до Мэгги они и не долетят.
— Они навлекали опасность. А я просто пытался спасти свой народ.
В центре ничто звучала музыка.
Возвышаясь над всем, Мэгги смотрела на восток. Далекий свет пока не доставал до нее, но она знала, что это ненадолго. Наклонившись, она схватила факел, которым Джеймс поджарил ее малыша. Последнего оставшегося у нее ребенка, которого ей лучше было бы вовсе не знать. А все же она своими глазами видела, что он смог отыскать в жизни что-то хорошее. И это помогло ему продержаться до конца отпущенного ему краткого срока. Подобрав факел, она, прихрамывая, направилась к Большому Дому.
Внутри было темно, но она не заблудилась бы и без факела. Каждый закоулок здесь она знала лучше, чем собственное тело. Тут ее настигло проклятие, а потому все здешние контуры и границы, все, даже самые потаенные, трещинки навсегда отпечатались у нее в памяти. Каждое пятнышко рассказывало свою историю. Вот набитое хлопком кресло — здесь Галифаксы заставляли ее стоять часами, опираясь на больную ногу, пока сами встречали гостей. А вот камин, в котором она едва не сгорела, когда Пол отшвырнул ее с дороги. А с этой проклятой лестницы она бы сотню раз могла свалиться, если бы не хорошая реакция. Что уж говорить про жуткие зеркала. О, этот дом не знал удержу!
И все же она вошла в него. А что было делать? Поднялась по лестнице в спальню массы Пола, чтобы начать с истоков. Ведь огню положено очищать изнутри. Мэгги поднесла факел к кровати и дождалась, пока занялась постель. Потом, с факелом в руке, спустилась вниз, вышла на улицу и направилась к хлопковому полю.
Как она ненавидела эти высаженные ровными рядами кусты! Такие аккуратные на вид, такие податливые, но мягкость их отбирала жизни. Забыв о больном бедре, она, как одержимая, заметалась взад-вперед, чувствуя, как нечто древнее бежит рядом с ней, выставив вперед копья. «Что, если бы так хоть раз поступили с ними? — стучало у нее в голове. — Если бы это у них отнимали детей? Если бы их заставляли трудиться бесплатно в обмен на миску жидкой похлебки? Если бы это их жестоко избивали за малейший проступок, а иногда и вовсе безвинно? Если бы это их пальцы кровоточили от проклятого хлопка, конца которому нет? Если бы это их головы насаживали на натыканные вдоль дороги пики? Каково им было бы оказаться на самом дне? Однажды они это узнают, может, не скоро, но узнают обязательно. И им это известно. Вот почему они не выпускают из рук ружей, баюкая их, как собственных детей».