«Почему они не боятся?» — подумала Мэгги, все так же стоя в кухне, у окна, и глядя на хлев. Она провела ладонями по лицу — и в то же мгновение рядом что-то блеснуло, замерцало и тут же растаяло. Вроде бы какой-то черный силуэт… Взметнулся вихрь пламени, налетела вонь… Заметались смутные тени. Мэгги показалось, что она разглядела объятого огнем человека. Но стоило ей потянуться к кружке с водой, как все исчезло. И только пятнышко засохшей крови на полу, ровно в том месте, где мелькнуло видение, доказывало, что она себе все это не вообразила.
Сердце в груди забилось ровнее, Мэгги впилась ногтями в щеки, чтобы не разрыдаться. Что это было, воспоминание или пророчество? Кто разберет? Порой они не сильно отличались друг от друга. Сама она старалась особенно не задумываться, держаться настоящего, а прошлое и будущее задвинуть как можно дальше. Но видения завладели ключом от клетки и вылетали, когда им вздумается. Приходилось с этим мириться. Иного пути не было.
Дверца распахивалась каждый раз, когда она думала об Этих Двоих. Мэгги вовсе не удивляло, что они выбрали друг друга, отказавшись от других, более доступных вариантов. Они ведь почти не обращали внимания на женщин, даже когда их к этому принуждали. Даже в июле, когда тубабские жены только и ждут, чтобы мужчины их упились до потери сознания. А сами, эти «настоящие леди» (слово-то какое дурацкое!), растягиваются в хлеву на полу, задирают платья до самых грудей, раздвигают ноги пошире и извиваются перед теми, кого публично обливают презрением.
И в январе, когда люди жмутся друг к другу в надежде согреться, Исайя с Самуэлем тоже не искали женского общества. А ведь женщины были так близко — кожа и волосы их темнели от желания, дыхание успокаивало и возбуждало, из-под юбок у них пахло так, что у других мужчин внутри все переворачивалось от вожделения. Но Эти Двое и мизинцем шевельнуть не желали. Продолжали на свой страх и риск искать в лицах друг друга то, ради чего реки рвутся к океану. И один всегда улыбался, а другой сердито щерился. Вот отчаянные!
Мэгги снова выглянула в окно и увидела, что из-за росших с восточной стороны дома деревьев уже показалась макушка солнца. Свинина почти дожарилась. Она взяла тарелку, вытерла ее подолом платья и пошла в столовую.
А там начала накрывать на стол, чувствуя невыразимое отвращение. Белая скатерть остро топорщилась на углах, из колец торчали придушенные салфетки, вилки и ножи тускло поблескивали. Казалось, все живое тут давно задавили, мертвенно поник даже букет полевых цветов в стоявшей посреди стола вазе. Тускло горели свечи, и отбрасываемые ими бронзовые тени придавали всему вокруг, даже самой Мэгги, торжественный вид.
Стол всегда нужно было накрывать одинаково. Во главе Пол, справа от него Рут, слева — когда бывал дома — Тимоти. Еще три тарелки предназначались иногда навещавшим Галифаксов гостям. Покончив с сервировкой, Мэгги отходила в сторонку и слушала, как семья хором благодарит того длинноволосого, чей взгляд всегда направлен вверх, — вероятно, потому, что созерцать во имя него учиненный разор он не в силах. А может, ему просто дела нет. Мэгги и знала-то о нем лишь потому, что как-то в воскресенье Эсси уговорила ее пойти послушать Амосову проповедь.
Собрание устроили на окаймленной деревьями поляне с юго-восточного края хлопкового поля. Человек, чье имя она по определенным причинам никогда не произносила, тоже явился вместе со своими тощими приспешниками, и, завидев его, Мэгги хотела повернуть назад. Но Эсси упросила ее остаться. Вид у нее был гордый — и еще какой-то, Мэгги не бралась определить.
Амос влез на большой камень, который не смогли разрушить ни время, ни вода. Мэгги же показалось, что именно так на поляне и пахнет — мокрыми измученными существами из тех, что ютятся под камнями или — вот как сейчас — забираются на них сверху. Вокруг — на бревнах и на земле — расселось человек тридцать. В то время большая часть народа Амосу еще не верила. И вот он открыл рот, а Мэгги цыкнула зубом. Ничего нового он ей не сообщил, все это она уже не раз слышала от Пола за обедом. Мэгги по собственному опыту знала, что от человека, который столько времени трется рядом с тубабами, добра не жди.
Проповедь показалась ей довольно скучной. Однако язык у Амоса был подвешен хорошо. Казалось, он прямо-таки не говорит, а поет. И там, на камне, Мэгги увидела его в новом свете. Солнечные лучи, пробравшись сквозь густую листву, облили его темную кожу золотом, а зубчатые тени придали ему вид загадочный, а значит, и сильный. Эсси казалась очень довольной. Вот почему Мэгги пообещала ей, что придет снова. И действительно стала захаживать на поляну, устраивалась в тенечке, где Эсси занимала им место. Пока чаша ее терпения не переполнилась.