Всех перестрелять невозможно. Ведь не только же страдания всех их объединяют. Еще и злость. Сара как-то рассказывала одну историю, а Эсси делала вид, что не слушает. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь сбегал к массе и донес, что они замышляют побег. И ведь они вовсе не хотели причинить никому вреда — хотя имели на это полное моральное право, одни лишь проданные любимые чего стоили. Нет, они просто хотели свободы.
Самуэль отрезал от пирога три ломтя. Один протянул Эсси, другой — Исайе, а третий взял себе и уселся с ним на полу.
— Ребятенку дать можно? — спросил Исайя.
Эсси пожала плечами, потом кивнула.
Исайя отломил от ломтя кусочек, размял его и протянул Соломону. Малыш облизнул его пальцы, сморщил носик и принялся жевать. Исайя собрал выпавшие у него изо рта крошки. Все проглотив, Соломон снова разинул ротик. Самуэль с Исайей рассмеялись.
— А бывает такое, чтоб двое мужчин сами растили ребенка? — прошептала Эсси, подавшись вперед.
— Чтоб две женщины растили, я часто видел. — Исайя нервно хихикнул. — Сдается мне, мужчинам только одно мешает — сами мужчины.
— Только это? — спросил его Самуэль.
Исайя не ответил. Малыш дернул его за руку, он снова отщипнул кусочек пирога и вложил ему в рот. А затем сам откусил от ломтя, улыбнулся и кивнул Эсси.
Самуэль, не отводя от него глаз, обратился к Эсси:
— Мир, значит? Говоришь, Амос мира желает? Это как же?
Эсси вздохнула, потерла ладонями лицо и заправила непокорную косичку за ухо.
— Говорит, наказывают-то нас все больше и больше. Сдается ему, это все оттого, что вы не желаете вести себя, как подобает.
«А как им подобает себя вести? — мысленно возразила она. — Такими уж небо их сотворило: один — вода, другой — сосуд для воды. Кому от этого плохо?» И все же, пускай им удалось обрести такое редкое сокровище, ее привел сюда долг. Она пришла, чтобы доказать свою преданность мужчине, который за нее торговался. Пускай и зря понадеявшись на честность деляги.
— И что, дал он слово, что больше меня не тронет? — выпытывала она у Амоса.
— Так не бывает, сладенькая моя, — увещевал ее он. — С тубабами этак запросто не сговоришься. Но обряд защитит тебя, даст ли он слово, нет ли. Они свои обряды чтут. А мы по-ихнему и сделаем. Перемахнем через метлу. Вырастим его семя. Да поклонимся его Евангелию. И никто тебя больше не тронет. Клянусь!
Эсси промолчала. Но молчание ее яснее слов должно было сказать Амосу: «Дак разве ж не нарушил он обет, данный мисси Рут, когда накинулся на меня? Неужто в их Евангелии сказано: „Твори зло, сколько пожелаешь“? У меня же и Соломон есть в доказательство! Дурачина ты, Амос. Хорошо хоть сердце у тебя доброе». Только он не услышал.
Эсси обернулась к парням. Самуэль смотрел на Исайю.
— Говорил я тебе, — сказал он.
Исайя не ответил. Только посмотрел на сидевшего у него на коленках Соломона и прошептал:
— Не желаете вести себя, как подобает.
Потом он поднял малыша высоко-высоко. Тот задрыгал ножками, захохотал и сунул в рот пальчики. Исайя снова усадил его к себе на колени, обернулся к Самуэлю и шепнул:
— Прости.
Тот покачал головой, поднялся и прошел в другую часть хлева, поближе к стойлам. А там поднялся на цыпочки и вскинул руки вверх. Икры его напряглись, ягодицы подтянулись. Казалось, он пытается дотянуться до чего-то, заранее зная, что не достанет.
— Что он делает? — тихонько спросила Эсси у Исайи.
— Ему тут слишком тесно, — ответил тот, не сводя глаз со спины Самуэля.
— А-а, — протянула она, рассудив, что «тут», вероятно, значит не просто «в хлеву», но «в этой жизни».
Потом встревоженно улыбнулась и посмотрела Самуэлю в спину. Ее прислали сюда расчистить путь, а добилась она лишь того, что гонимые отступили глубже в чащу. Встав с табурета, Эсси потянулась взять у Исайи Соломона.
— Давай провожу тебя до двери, — предложил тот, поднимаясь, — и малыша донесу.
Они медленно двинулись к выходу.
— Прямо не хочется его отпускать, — сказал Исайя.
— Мне не понять, — отозвалась Эсси. У порога она улыбнулась, забрала у Исайи Соломона и добавила: — Слушай, Исайя, ты зайди как-нибудь, объясни ему. Слушать-то он не станет. Но…
Она окинула их взглядом. Самуэль все так же стоял спиной, а Исайя чуть отклонил назад голову, словно открытый небесной благодати. Эсси открыла рот, но слова не шли у нее с языка.
«Никогда я вслух этого сказать не решусь, но ребенка я Соломоном нарекла, потому что одна половина его — моя, а вторая — нет. Что может быть страшнее?»
Она поглядела на губы Исайи, потом опустила глаза на мальчика. «Он впихнул его в меня, не спросив, хочу я того или нет. И вот малыш выскочил наружу, и жизнь стала сущим адом. Мне теперь его нянчить. На коленях качать, когда плачет. А Амос только сидит себе и поглядывает, чтоб я, как он выражается, „глупостей не наделала“. Но что глупого в том, что я говорю как есть?»