— Стряпает Эсси хоть куда, верно?
— Че те от нас надо? — негромко, но твердо спросил Самуэль.
Амос сложил ладони вместе, сжал губы и закрыл глаза.
— Говори прямо, Амос, — добавил Самуэль.
Тогда Амос снова открыл глаза и посмотрел на него.
— Куда уж прямее. Масса хочет, чтобы вы произвели на свет деток.
Подавшись вперед, Самуэль пристально вгляделся в его лицо, словно пытался что-то в нем отыскать. А найдя, вскинул бровь.
— Что он тебе посулил? Больше еды? Отпустить в город? Вольную дать? Бывало такое хоть раз, чтобы тубабы держали слово?
Амос, улыбнувшись, откинулся назад и кивнул.
— Пуа, дочка Тетушки Би, как раз в возраст вошла. Ты бы с ней много крепеньких пострелят для массы заделать мог.
Исайя покосился на Самуэля. Глаза у того забегали, и все стало ясно без слов. Амос переводил взгляд с одного на другого.
— Как вам такое, а? — спросил он.
Парни не отвечали.
— Понять не могу, чего ради вы все усложняете? — невозмутимо продолжил он. — Нешто от вас требуют такого, чего ни один мужик никогда не делал? Чем вы лучше других?
Молчание.
Исайя снова покосился на Самуэля.
— Зря ты наседаешь, Амос, — прорычал тот.
Пару секунд не шевелился, а потом выскочил из хижины и подхватил с земли камень. Небольшой такой, как раз поместился в ладонь. С камнем в руке Самуэль снова ворвался в лачугу, размахнулся и швырнул в Амоса. Просвистел он буквально в дюйме от головы. Конечно, Самуэль нарочно промазал, с такого близкого расстояния промахнуться трудно. Но Амос все же повалился на спину и тут же снова вскочил. В сторону Самуэля он и шагу не сделал. Исайя прикоснулся к его напрягшемуся предплечью, но Самуэль отшатнулся и выбежал из хижины, оставив друга наедине с Амосом.
Амос, посмеиваясь, отряхнул штаны и направился к Исайе.
— Норов-то какой, а? Ты б ему сказал, чтоб коней попридержал. Не то кнут быстро научит его хорошим манерам.
Исайя не ответил. Амос опустил руку ему на плечо, Исайя посмотрел на нее и снял — аккуратно, без злобы. На Амоса он глаз так и не поднял, все смотрел туда, где вместо двери развевалась синяя занавеска. Амос шагнул в сторону — так, чтобы попасть в его поле зрения, склонил голову набок и заглянул Исайе в глаза.
— А ведь ты помнишь, верно? Помнишь, повозку-то? — Он пригнулся и сделал вид, будто несет — нет, укачивает! — на руках ребенка. Руки его оставались пусты, и все же в них словно лежало что-то.
Исайя вытаращил глаза, разинул рот и поначалу не мог выговорить ни слова.
— Так это был ты? — наконец произнес он дрожащим голосом. В толк не возьму, чего ж ты мне раньше не сказал? Зачем так долго молчал?
Он шагнул к Амосу вплотную. Тот не двинулся с места.
— Я…
— Ты ведь обещал назвать мне мое имя. Говорил, что слово дал.
— Все ждал, когда ж ты мужчиной станешь. Чего мне с мальчишкой разговоры разговаривать? Ему такой ноши и не снести.
— Ты все это время знал, что это я, и ни словом не обмолвился? — повторял Исайя срывающимся голосом.
Амос снова положил руку ему на плечо.
— Я знал, что это ты, и сказать тебе думал, как время придет.
— Ну дак ведь вот оно и пришло, нет разве? Скажи мне!
— Скажу, когда заслужишь.
— Это как же? То когда мужчиной стану, то когда заслужу? Скользкий ты тип, Амос.
— А ты давай-ка, сынок, с нами на поляну в воскресенье. — Амос наконец опустил руки.
— Имя! Мое имя! — выкрикнул Исайя.
На глаза у него навернулись слезы. На щеках влажно заблестели дорожки. И хоть радости это Амосу не доставило, он все же улыбнулся, думая про себя: «До Исайи еще можно достучаться».
Исайя молча смотрел, как трепещет на ветерке синий лоскут.
— Я ведь не только имя твое знаю, а и еще кое-что, — продолжал Амос. — Уломай Самуэля сойтись с Пуа. Потом и тебе кого-нибудь подыщем. Только не Эсси. С Эсси хватит.
Исайя глянул на него так, словно никак не мог выдумать ответа. Потом закрыл глаза. Амос смотрел, как еле слышно заключает Исайя сделку с отчаянием. Какой-то странный звук, не такой нежный, как птичья песнь, не такой страшный, как полдневный гром, донесся до него, заставив затосковать по тому краю, где он жил раньше. По Вирджинии. Это зря, конечно. Ведь та земля — впрочем, как и эта — никогда ему настоящим домом не была. А где он, его дом, Амосу никогда не узнать, вот отчего, наверное, было так больно.