Она поглядела поверх плеча Самуэля и вдруг увидела Исайю. Тот стоял, привалившись спиной к двери хлева, упираясь в темное дерево ногой и скрестив руки на груди. Не хмурился, не улыбался, словно завис где-то посередине меж этих двух состояний. И смотрел вроде как в сторону и в то же время — как будто внутрь себя. Даже не двигался почти, только временами отмахивался от надоедливых мух. Пуа выпустила из пальцев прядь волос Самуэля и помахала Исайе, но он, кажется, не заметил. Тогда она окликнула его. Исайя опустил руки и как-то нерешительно направился к ним. Смотрел он на Самуэля, и тот, обернувшись, тоже взглянул на него. Пуа не слышала, чтобы они обменялись словами, и в то же время отчетливо поняла, что они что-то друг другу сказали. Исайя неторопливо подошел к ним и, остановившись возле Самуэля, прикоснулся к его спине. Конь потоптался на месте и снова замер.
— Привет, Пуа.
Исайя поздоровался так дружелюбно, что ей на мгновение почудилось, будто ее приглашают туда, куда обыкновенно никого не пускали. Однако же проскальзывали в этом его спокойном тоне нотки такие колючие, что у нее зачесалась голова. Взглянув на него, она заметила, как на лице его быстро промелькнуло какое-то странное выражение.
— Вот, звала Самуэля пойти со мной завтра к Саре, чтоб косички ему заплела. Славно же будет, верно?
Она искренне это сказала, не для того, чтоб задеть Исайю. Тот окинул Самуэля взглядом с головы до ног.
— А по мне, он и так славный. Ну да это уж ему решать, как своей красотой распорядиться. — Исайя, ухмыльнувшись, опустил руку Самуэлю на плечо. — Слышь, Сэм, охота уж побыстрее с работой разделаться. Давай, что ли, коня отведу. Пошли, мальчик, ну же! Доброго вечера, мисс Пуа.
— Просто Пуа, — поправила она.
Исайя кивнул в знак извинения и, намотав поводья на руку, повел коня в хлев. Дождавшись, пока он скроется из виду, Пуа снова взглянула на Самуэля.
— Верно он говорит. Ты и так славный. А все ж здорово тебе было бы с косичками. — Улыбнувшись, она снова вскарабкалась на забор. — Пока, Са-а-му-у-э-эль. — Она подмигнула ему, спрыгнула на землю и пошла к своей хижине.
Кроме Пуа Тетушка Би воспитывала только одну девочку, Лилию, совсем еще маленькую. Пуа поклясться была готова, что Тетушка Би назвала ее так из вредности, ведь кожа у малышки была того же полночного цвета, что и у нее самой.
Все дети спали на одном тюфяке. Но Пуа терпеть не могла лежать вповалку со своими псевдобратьями. Некоторые из них (притом, что удивительно, от возраста это не зависело) полагали, что если она закрыла глаза и засопела, так можно попытаться проделать с ней то, чего днем она никогда не позволяла. И потому чаще всего она спала, забившись в угол и подоткнув подол платья под подошвы, чтобы спрятать под тканью тело от всех, кто осмелится на него покуситься.
Тетушка Би советовала не сердиться на мальчишек. Говорила, мол, измученные всегда норовят помучить других. По ее словам выходило, что от непосильной работы мужики распаляются и злятся, но все же больше распаляются. А потому женщине порой ничего не остается, кроме как дать им глоток воды. Так Пуа поняла, что не сможет Тетушка Би быть ее настоящей матерью, сколько бы колыбельных она ей ни спела. Настоящая мать никогда не посоветовала бы ей принести себя в жертву черствым неблагодарным болванам. Настоящая мать не стала бы тетешкать всех, даже самых великовозрастных, мальчишек и наказывать всех, даже самых милых, девчонок.
«Бесстыжая», — шипела вслед каждой проходящей мимо девушке Тетушка Би. И Пуа это слышать совсем не нравилось. Получалось, как себя ни веди, если случится что плохое, обвинят непременно тебя — скажут, что это ты породила зло. «Взрослая», — называла Тетушка Би девчонок, которых любой другой счел бы всего лишь подростками.
«На мужчин, — думала Пуа, — отчего-то такой ноши не взваливают». Рядом с каждой девушкой в мире обязательно найдется человек, который скажет, что она сама во всем виновата, и покарает за то, чего она не совершала. Но так было не всегда. Кровь все помнит, а женщины — носители кровной памяти.
Но хуже всего, когда с тобой жестоко поступают сами женщины. Вроде бы — какая разница? Те же люди. Но разница есть. Когда на тебя ополчаются женщины, кажется, что в тело одновременно втыкают два ножа — причем один в спину, а другой — в то место, которое ты не видишь, только чувствуешь.