Пуа захлопала ресницами. Сара закатила глаза, но не смогла удержаться от смеха.
— Ох, дурковатая ты девка. — Вытащив из-под стола табурет, она опустилась на него. — Неужто сама ею быть хочешь?
— Не-е, мэм! — Пуа опустилась на пятки.
— Тогда полно дурачиться. — Сара потерла виски. — Иди-ка сядь и дай мне заняться твоей головой.
Пуа уселась на пол меж ее ног, подтянула колени к груди и тщательно подоткнула подол платья под ступни. Сара стала расплетать косички у нее на затылке.
— Ишь, как волосы-то отросли.
— Мне, бывает, их совсем сбрить хочется. Начисто!
— Это, должно, древность в тебе говорит, — прошептала Сара, глядя ей в затылок. — Тебе, как и мне, дано ее помнить.
Пуа зевнула и почесала за ухом.
— Сиди смирно! — прикрикнула Сара.
Помолчав с минуту, Пуа заговорила:
— Я и Самуэля к тебе звала косички заплести.
— А он что? — замерла Сара.
— Ну, «нет» он мне не сказал.
— А «да» сказал?
— Нет.
— Мм… хм…
Пуа заерзала. Впервые ей пришло в голову, что Самуэль может и не прийти. Не захочет или что-нибудь ему помешает… Так-то он парень вежливый, уж если сказал, что придет, не обманет. Но он ведь не говорил…
Единственный человек на всей плантации, кому до нее есть дело. Он и правда думал о ней, а не прятал за показной заботой вполне прозрачное желание залезть к ней под юбку. Ему одному ничего от нее было не нужно, кроме как поболтать. А когда ей худо становилось, он, чтобы ее развеселить, втыкал себе в волосы ромашки и выступал, как цыпленок. Громадный такой, а ведь никогда не нависал над ней угрожающе и не пытался заслонить ее свет своей тенью. Исайя ее просто не замечал или терпел, что она ошивается рядом. А вот Самуэль один видел ее по-настоящему и принимал.
— Тебе, что ли, Амос голову всякой ерундой забил? — спросила Сара.
— Не-е.
— Пфф. А то ж с него станется послать тебя в хлев, чтоб смуту посеять.
— Не сеяла я ничего, Сара. И Амос никуда меня не посылал.
— А кто посылал?
Пуа закатила глаза.
— Знаешь, живи-ка ты своей жизнью, а к этим ребятам не лезь.
— Самуэль мой друг, — бросила Пуа, раздраженно сдвинув брови.
— У тебя от всех друзей мурашки по загривку бегут, вот как сейчас?
— Это от жары.
— Брось, девка, не морочь мне голову.
Сара всегда говорила правду, какой бы горькой и колючей она ни была, и вынести это порой бывало нелегко. Она не сглаживала острые углы, не шлифовала слова, и те больно ранили. Однако из каждого укола вытекала лишь крохотная капелька крови. Можно и перетерпеть. К тому же в капельках этих Пуа видела ответы, с которыми даже Сара не готова была столкнуться. Многие их и знать не хотели, но только не Пуа. Она-то понимала, что сила твоя измеряется в том, сколько правды ты можешь вынести. Пускай все остальные на плантации спали, лично она собиралась бодрствовать, как бы больно это ни было.
— И?
— И ничего. Просто оставь их в покое, — вздохнула Сара.
Озноб прошел. Пуа надеялась, что Сара заметит это и успокоится. Поймет, что она сказала достаточно и гостья ее услышала. Мелкие уколы легко перенести. Проще пережить боль рядом с сестрами, чем когда к ней добавится целый пуд мужских насмешек. После этого Сара заговорила не сразу.
— Неча нам тут о мужиках болтать. И без того они слишком много места занимают. Аж на саму себя не остается — ни размяться, ни полежать спокойно.
— И то верно, — согласилась Пуа, пускай только на словах.
— Говоришь, повыше косы тебе поднять?
— Да-а, мэм.
Сара осторожно наклонила голову Пуа вперед, обнажив загривок. Та прижала подбородок к груди.
— До чего ж у моей Мэри голова была чувствительная. Косички ей приходилось плести толстенные, а то она больше двух-трех не выдерживала. — Сара рассмеялась. — А ты вот ниче, терпеливая. Можно и потоньше да покрасивее сделать. Время-то терпит.
Пуа закрыла глаза и погрузилась в мысли.
Да уж, время терпит.
Бледное солнце низко стояло над горизонтом, когда Пуа решила заскочить к Самуэлю. Народ высыпал на пороги хижин, стремясь урвать последние капли утекавшего сквозь пальцы выходного. Даже дети, которым чуть раньше покоя не было, притихли и сели подле родителей оплакать его уход.
Пуа сошла с тропинки и побежала сквозь густую траву. Здесь подошвам ступать было мягче и прохладнее. А ей уж очень хотелось себя побаловать.
Когда она поравнялась с хлевом, небо из розового уже окрасилось в цвет индиго, а кожа ее заблестела от пота, что только подчеркивало ее красоту. Пуа не терпелось показать Самуэлю, как Сара ее заплела.