Дверь хлева была приоткрыта, изнутри лился тусклый свет. Заходить без предупреждения не хотелось, и Пуа окликнула Самуэля — пропела его имя так протяжно, как больше никто не умел.
— Я тут, — отозвался Самуэль.
Обернувшись, она увидела их. И тут же раскрыла рот — ровно настолько, чтобы язык смог выскользнуть и смочить губы. Но, сколько бы она этого ни делала, они тут же пересыхали снова.
Са-а-му-у-э-эль, скрестив ноги, сидел на земле, за его спиной — на скирде сена — разместился заплетавший ему косички Исайя.
— Привет, Пуа, — улыбнулся Самуэль. — Я последовал твоему совету. Гляди-ка. Мне! Заплетают косички! Не чудо ли? Ой, Зай! Не дергай так!
— Привет, Пуа, — поздоровался Исайя.
На земле возле них стояло ведро. Пуа подошла, зачерпнула воду ковшом и жадно отпила. А потом тоже села на землю.
— Славные у тебя косички, — сказал Самуэль, и Исайя согласно кивнул.
Пуа ошеломленно смотрела на них.
— Чего ты? — спросил Самуэль.
Она не ответила. Все пыталась так наклонить голову, чтобы открылось Воображаемое. Но оно лишь вспыхивало на мгновение и тут же пропадало. Там тоже стемнело, и светлячки уже начали свое ночное представление. Пуа разглядела за крохотными огоньками два силуэта. Прильнув друг к другу, они сидели на берегу сверкающей реки. Из воды временами взмывали в воздух рыбы и тут же ныряли обратно. Потом они встали и направились туда, где мельтешили блестящие жучки. Мужчина, высокий и мускулистый, обнял пышногрудую женщину, и они закружились под едва слышную музыку. Колыбельная, догадалась Пуа. И тут же все светлячки вспыхнули разом, осветив пару. Это были Другая Пуа и Ее Самуэль. Улыбаясь, она заглянула ему в глаза, смотрела долго, и вдруг оно все же случилось! Ошибки быть не могло. Всегда накрепко запертая дверь внезапно отворилась. И наружу выскользнул слабый, словно от свечки, лучик света. «Как долго я тебя ждал» — вот что говорил этот свет.
Пуа попыталась ухватиться за ускользающее видение. Но как ни наклоняла голову, оно больше не возвращалось.
— Пуа? — окликнул ее Исайя.
По щеке скатилась слезинка.
— Пуа? — повторил за ним Самуэль.
Она обхватила себя руками, утешаясь собственным объятием. А подол платья тщательно подоткнула под подошвы.
Левит
— Больно уж ты на женщину смахиваешь, — сказал Самуэль, сгребая вилами разбросанное возле стойл сено.
Струйки пота стекали по его лицу, образуя лужицу в ямке между ключицами.
Исайя как раз собирался идти доить коров, но, услышав слова Самуэля, замер с ведрами в руках. Больше всего его поразил тон: не грубый, нет, скорее тон человека, который долго обдумывал мысль, позволял ей кружить в голове и во рту, а потом, устав держать ее под замком, наконец выпустил наружу и испытал облегчение. И все же Исайя обернулся к нему с улыбкой.
— Ишь ты, спасибо, — отозвался он и игриво подмигнул.
— Не думай, будто я тут с тобой любезничаю, — бросил Самуэль, продолжая сгребать сено. Стог вырос уже ему по пояс.
— Гляди-ка, не любезничаешь, а все одно сладко выходит, — хихикнул Исайя.
Самуэль цыкнул. Исайя, все еще держа в руках ведра, направился к нему. Металлические ручки повизгивали при каждом его шаге. Самуэль раздраженно передернул плечами.
— Чего это ты на меня взъелся? — спросил Исайя.
Самуэль застыл. Воткнул вилы в землю с такой силой, что те замерли вертикально. Посмотрел себе под ноги, а затем поднял глаза на Исайю.
— Не могу я путаться со слабаком.
— Это я, что ли, слабый, по-твоему?
— Ты понял, про что я.
— Не-е, сэр, где уж мне, — ответил Исайя, ставя ведра на землю рядом с вилами. — А только сдается, ты меня потому слабаком кличешь, что я для тебя на женщину смахиваю.
Самуэль лишь молча смотрел на него.
— Только я среди знакомых женщин слабеньких что-то не замечал.
— А тубабы думают, что они слабые.
— Тубабы нас всех за слабаков держат, — покачал головой Исайя. — Больно уж ты печешься о том, что они там думают.
— А как мне не печься? И тебе б не помешало! — Грудь Самуэля бурно вздымалась, казалось, он вот-вот выпустит на волю еще какое-то мучившее его соображение.
— Это с чего бы?
— Нельзя же, чтобы все были против нас, Зай! — выкрикнул Самуэль.
Никогда прежде Самуэль не разговаривал с Исайей в таком тоне. На лбу у него выступил пот, а на лице застыло страдальческое выражение, в котором сквозило раскаяние. Исайя набрал в грудь побольше воздуха и уставился в землю, отказываясь повышать голос в ответ.
— Нельзя всем желать, чтобы мы были тем, чего они хотят, — негромко ответил он.