Но вот явился Пол с ружьем на спине, дуло которого указывало прямиком в небо. Еще молодой — но все же гораздо старше ее. Твердый подбородок, пронзительные глаза. Разумеется, она с радостью согласилась попытать счастья в обмен на то, что там желал получить в качестве оплаты ее отец.
Рут отщипнула кусочек влажной земли, положила себе на язык и, ощутив сладковатый привкус, проглотила. Земля — часть нее, а она — часть земли. Она растянулась среди цветов, спрятавших ее тело в стебельках и листьях. Как они любят ее! Может, ей сегодня спать прямо здесь? Не зря же ее сюда так и тянет.
Но тут случилось кое-что неожиданное. Краем глаза Рут заметила луч теплого света, который, казалось, стыдливо крался сквозь ночь. Тихонько, не желая никого беспокоить и занимать много места, он хотел только жить — жить, не боясь, что его погасят, делиться сиянием с другими, выявляя их золотые россыпи, дурманить глаза, смягчать сердца, увлажнять интимные места, заставляя жаждать близости. Свет этот — может, и не стоило его так называть, ведь глаза он не слепил — проник сюда сквозь ограду, густую траву и забор из щели между дверями хлева.
Рут указала на него пальцем, хотя видеть сейчас ее мог разве только тот, кто таился в небесах. Захотелось окликнуть свет, подманить ближе, но в горле пересохло, и ни один звук не потревожил лучистую красоту. Она поднялась на ноги. Спина ее вся выпачкалась в жирной земле, и Рут подумалось, что она сейчас, наверное, похожа, на только что проклюнувшийся экзотический цветок. Она дошла до калитки. Ужасно не хотелось прощаться с гвоздиками, так ценившими ее общество. Ничего, завтра, как только взойдет солнце, она одарит их чистой водой. И сделает это собственными руками — вот свидетельство ее искренности, ее жертва.
От Большого Дома до хлева было недалеко, и все же ей предстояло проделать целое путешествие. Вернее даже, спуститься с вершины горы, где солнце кажется таким близким, на дно ущелья, откуда его не видать вовсе. Рут здесь никогда не нравилось. Находясь рядом с согбенными, измученными людьми — даже теми, кто не подавал виду, что страдает, — она словно перенимала на себя часть их бремени. Сердце сжалось от страха, но Рут не отказалась от своей затеи.
Босые ступни ныли, но боль эта отчего-то доставляла удовольствие. С мягкой взрыхленной земли Рут ступила на гладкую утоптанную тропинку, пробежала по ней и остановилась у ограды хлева. Обнаженные икры щекотала трава. Рут наклонилась и сорвала уже готовый облететь одуванчик. Дунула на него — и пушинки брызнули в разные стороны. Сначала они плавно парили в воздухе, а затем, подобно сонным жукам, медленно осели на землю. Здесь, возле хлева, словно все было гуще — и воздух, и земля, и сама темнота. Золотился лишь единственный тонкий луч надежно запрятанного внутри теплого света.
Собравшись с духом, Рут пролезла под оградой. Не опустилась на четвереньки, хотя и на это была готова, но поднырнула под нижнюю планку, а когда поднялась на ноги с той стороны, ее пробрала дрожь. Разумеется, она не перебралась из одного мира в другой, однако окружавшая ее тьма неуловимо переменилась. В ней словно беззвучно сдвинулось что-то. Она затрепетала, пошла рябью, как поверхность воды, когда бросишь в пруд камень. Рут моргнула, чтобы проверить, не обманывают ли ее глаза. И все тут же исчезло. Вот и гадай, было ли оно вообще.
«Я здесь» — вот какие слова пришли Рут на ум. Но где оно, это «здесь», по-прежнему оставалось загадкой. Вроде бы ничего необычного, просто хлев, но сегодня ей отчего-то виделось в нем нечто большее. Казалось, сейчас он распахнет двери и заглотит ее, крохотную, целиком, как лакомый кусочек. Может, вот что творится тут ночами? Все неодушевленное благодаря магии черномазых оживает, грозит кулаками, пульсирует, разговаривает и совершает такое, чего свет бы не вынес? Сами черномазые отлично видят в темноте. Они ведь от нее и родились и, не стесняясь, носят ее на лицах. Как смеют они не стыдиться своей черноты даже днем? Вот почему временами их просто необходимо пороть. Не из злобы или садизма, хотя и не без этого, конечно. Но чтобы напомнить о том, какой срам служит им платьем и что гордиться тут нечем.
Под ногой чавкнуло мягкое. Рут слишком поздно догадалась, что это такое. Пятка вся вымазалась в конском навозе. Пришлось на одной ноге допрыгать до островка влажной от росы травы и обтереть ее. Рут внезапно показалось, что она отряхивает со ступни саму жизнь, а та, насмехаясь над ней, танцует на кончиках травинок, а после, резвясь, как дитя, съезжает вниз, на землю и прячется в темноте.